Воспоминания о блокаде

Передо мной лежала уже другая карта. Немецкая, 1914 года. Произнести написанное на ней можно было примерно так: «Руссишен Ост-Зее-Провинцен. Лив-Эст унд Курлянд». По всей Прибалтике вились среди немецких названий змеи прежних, совершенно иных границ…

5

Вечер переходил в ночь, но до развода мостов, а мне надо было успеть перебраться на Васильевский, еще оставалось время. Мы продолжали разбирать старые фотографии и карты, и дядя еще раз вспомнил о нашем визите к Пиотровским. Он сказал, что с Борисом Борисовичем они близко приятельствуют с блокады, и он не боится, что Борис поймет его не так, как надо было бы понять. Но вообще-то, вот как по-разному пошли у них судьбы… Вот как по-разному…

Перед нами лежала групповая фотография кавалерийских курсов, на которых В. М. учился в 1920–21 году. Человек сорок курсантов были сняты около памятника Лермонтову. Поставив ножны шашек между колен, в первом ряду сидели командиры. И вдруг, может быть потому, что он только что почти по-военному раскладывал передо мной стратегические карты, я спросил дядю, что было бы, если бы он остался служить.

Самое странное, что вопросу он не удивился. Прищурившись, он смотрел куда-то сквозь стену.

– Ну, что ж… Был бы сейчас каким-нибудь скромным генерал-лейтенантом, – ответил он. И ответил так, будто это само собой разумелось.

Видно, шесть поколений офицеров даром не проходят, и что-то эти шесть поколений ему всю жизнь шептали. Вот загадки! В том деле, в той профессии, которую, уйдя из армии, он выбрал явно по любви, он достиг всего, чего можно достичь, если, конечно, иметь в виду признание коллег и знатоков… Но вот, оказывается, бежала в его воображении рядом еще и другая дорожка… «Скромным генерал-лейтенантом…» Странная мечта, особенно если вспомнить, что генерал армии Маркиан Попов, бывший до того начальником Главного штаба, и вместе с которым дядя был консультантом на съемках «Войны и мира», как рассказывали очевидцы, почтительно замолкал, когда дядя начинал что-то разъяснять режиссеру…

Б. Б. Пиотровский

В. М. Глинка

В 1986 году, когда Владислава Михайловича не было на свете уже три года, в Лениздате готовилась к переизданию его книга «Пушкин и Военная галерея Зимнего дворца». Я пришел к директору Эрмитажа взять у него текст небольшого предисловия к этой книге, которое Борис Борисович с охотой написал.

Незадолго перед тем я был в туристической поездке по Италии, и нашу группу на полдня завезли в карликовое Сан-Марино. Сувенир оттуда – две местные монетки в прозрачной коробочке я принес Борису Борисовичу. Редкость была рыночной, пустяковой, но я подумал, что, чего не бывает, вдруг знаменитый директор Эрмитажа, который, конечно, бывал всюду, по случайности не заехал в самое маленькое и самое древнее государство Европы.

Приблизив коробочку к глазам и разглядывая монетки, Борис Борисович, произнес, что Сан-Марино, конечно, это реликт средневековой сельской общины, но тем интереснее… И кому-то вошедшему по его вызову в кабинет указал:

– Передайте в отдел нумизматики.

– Но это вам! – сказал я.

– Да, да, спасибо… Я так и понял. Передайте, пожалуйста, в отдел!

Слово о дяде, написанное им, было теплым, ясным, точным. Оно приведено в этой книге на одной из предшествующих страниц.