Воспоминания о К Марксе и Ф Энгельсе (Часть 2)

Когда Гартман стукнул три раза в дверь привешенным к ней подобием молотка (заменявшем звонок), нам отворила дверь молодая девушка и на вопрос Гартмана: М-г Marx in? (Дома ли м-р Маркс?) - ответила, что нет, но дома его дочь.

Почти тотчас же к нам вышла другая хорошенькая стройная девушка, показавшаяся мне настоящей Гретхен или Маргаритой из "Фауста". Это оказалась дочь Маркса Элеонора, жившая тогда вместе с отцом, а первая была, очевидно, домработница. Гартман представил меня Элеоноре как приехавшего из России "нигилиста" (так продолжали еще по почину Тургенева называть нас иностранцы, понимая под этим именем таинственных, неуловимых заговорщиков против императорской власти в России).

Она крепко пожала нам руки, но на вопрос об отце ответила, что он теперь занимается в Британском музее и возвратится только вечером, а завтра останется весь день дома и будет очень рад нас видеть. Поболтав с нею немного, мы ушли, а на следующий день снова явились в сказанный нам час.

Маркс уже ждал нас в своем кабинете, в котором в стороне присела и его дочь. Он приветствовал нас сначала по-английски, но как только услышал, что в одной из первых же фраз я, затруднившись в каком-то выражении (потому что я хотя читал без словаря по-английски, но в разговоре не имел практики), заменил английскую фразу французской, перешел и сам на французский язык, на котором и продолжалась наша беседа.

Я уже видел тогда в эмиграции его портреты, те же самые, какие у нас находятся повсюду и теперь, потому что все они принадлежат тому самому времени, и смеясь, помнится, сказал ему, что он поразительно похож на свой портрет. А он тоже смеясь ответил мне, что ему и помимо этого случая бывало странно слышать о своем сходстве со своими портретами, тогда как обыкновенно портреты бывают сходны с оригиналом. Он был очень внимателен и приветлив ко мне, хотя и в голосе, и в манерах чувствовалось сознание им своего выдающегося положения. В его кабинете, мне

47

помнится, три стены, уставленные полками с книгами, письменный стол близ окна и еще другой, меньший столик у диванчика и зеленый абажур над зажженной лампой, так как, несмотря на почти полуденное время, в Лондоне стоял какой-то сизый туман, делавший день похожим на вечер. Нам подали чай с бисквитами.

Маркс больше расспрашивал меня о наших целях и средствах, чем рассказывал о своей теории, причем я, вероятно, и рассказал ему о причинах распадения первоначальной "Земли и воли" на аграрный "Черный передел" и на политическую "Народную волю", о чем и говорит Рязанов в первом томе архива Маркса и Энгельса 367.

В заключение Маркс сказал, что наша борьба по способу Вильгельма Телля с самодержавной олигархией напоминает ему что-то легендарное, чего не может уже быть в настоящее время в прозаической Западной Европе.

Других деталей этого разговора, продолжавшегося часа два, я теперь не припоминаю, но помню, как перед уходом я исполнил то, зачем приехал: просил дать что-нибудь из своих теоретических работ для ближайшей книжки "Социально-революционной библиотеки", написав к ней небольшое предисловие.

Он обещал мне подыскать и пригласил прийти на следующий день. Мы снова провели с ним час или два, причем он дал мне на выбор несколько своих печатных работ и обещал дать предисловие к той книжке, которую я выберу, как только она будет переведена и набрана по-русски.

Так мы и расстались, обещавши друг другу переписываться.

Я возвратился в Женеву и передал пачку его книжек своим соредакторам "Социально-революционной библиотеки", к которой присоединился тогда, кажется, и Плеханов, лишь в это время изучивший первый (и единственный в то время по-русски) том "Капитала" Маркса и ставший его сторонником.

А я вдруг получил из России от Перовской шифрованное письмо, написанное, как мы делали всегда, невидимыми без проявления химическими чернилами между строк обычного, явного письма самого невинного содержания.

48

Она писала мне, что мое присутствие в Петербурге необходимо ввиду готовящегося большого события. Я понял, что готовилось новое покушение на жизнь императора *, и, как только устроил Ольгу и крошечную дочку у друзей, отправился в Россию и был там арестован после перехода границы, около Вержболова.

С тех пор прошло полвека. Заточенный на всю жизнь в Шлиссельбургской крепости, я ничего не знал о судьбе привезенных мною от Маркса в Женеву брошюр и книжек. А после освобождения я не встречал уже никого из бывших сотрудников "Социально-революционной библиотеки" и даже не знал, продолжалась ли она.

Но вот в январе 1931 года я получил издание Общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев "Литература партии "Народной воли"". Там были перепечатаны все ее номера и на стр. 178 перед концом 8-9 № "Листка "Народной воли"" от 5 февраля 1882 г. нашел "Предисловие", написанное К. Марксом и Ф. Энгельсом к предпринятому "Русской социально-революционной библиотекой" переводу "Манифеста Коммунистической партии" 368, в котором, между прочим, Маркс и Энгельс писали: