Новые достижения и идеи в науке вызывали у него большой, можно сказать, личный интерес, причем встречал он их, как правило, градом неожиданных возражений, которые или позволяли понять эти идеи с совсем новой точки зрения, или показывали их неправильность. Сложное теоретическое построение, не ведущее фактически к чему-либо новому, он называл патологией, а научное собрание, важно обсуждающее такое построение, балаганом. Нечестные поступки в науке и использование науки в корыстных целях вызывали град его насмешек. Все это также называлось балаганом. Аморальными он называл людей, допускающих такие поступки, и особенно тех, кто ежедневно создает лишь видимость научной деятельности, мешая фактически развитию науки. Все это было совсем не по вкусу большой прослойке людей, использующих науку в личных целях и часто занимающих в ней солидные посты. Особенно если учесть манеру Дау говорить всегда правду в лицо независимо от того, приятна она или нет и кому он это говорит — начинающему работу студенту или известному академику. Сейчас часто отмечают, что эта его позиция означала, что он сам был в науке предельно честен и сотрудников своих учил этому же (учил, как он говорил, «не быть ворюгами»). То, что он был честен, это правильно, но главное в том, что вся эта система взглядов была простым следствием его большой заинтересованности в науке. Наука была главным содержанием его жизни, и все, что мешало ей, он отбрасывал с ходу.
Внешне он вел себя очень свободно, не заботясь о том, что могут думать о нем со стороны. После разговора с Дау иным могло показаться, что главное в нем — это забота об афишировании собственной особы или что для него важен более всего успех в глазах прекрасного пола (о чем он допускал лихие высказывания, пугающие добропорядочных дам). Однако этот легковесный образ Ландау противоречит его трудовой жизни, той работе, которую он очень организованно вел ежедневно, и тем полосам научных увлечений, через которые проходил десятилетиями.