Воспоминания о Л. Д. Ландау

Уже подготовка к путешествию была радостной для всех нас. Техническая сторона — забота о машине, палатках, плавательных принадлежностях — была отдана в опытные руки Евгения Михайловича. Я заботилась о питании и о комфорте в пути. А Дау принимал участие лишь в обсуждении маршрута, но и в этом вопросе он полагался на свою крепкую опору — давнего и надежного друга Женю Лифшица. Лев Давидович был сговорчив. Он говорил о себе: «У меня хороший характер. Я покладист, согласен с любым вашим решением». Так оно и было. Никаких противоречий в нашем маленьком коллективе никогда не возникало. Дау охотно подчинялся и доверял опыту Жени, а к даме у него всегда было джентльменское отношение.

Удивительно праздничным казалось раннее утро, когда, усевшись в машину, мы покидали Москву. Заботы остались позади, впереди манил простор, отдых в горах, у моря. Как только выезжали из Москвы — в места, где посты Г API в те времена были редки, Дау пересаживался с заднего сиденья к нам на переднее. Теперь всем одинаково хорошо была видна дорога. Быстрое, равномерное движение машины, сознание, что за рулем осторожный Евгений Михайлович, смена лесов и полей, освещенных косыми лучами утреннего солнца, бесконечная лента шоссе…

Радостное возбуждение постепенно утихало, и мы ехали молча, лишь изредка обмениваясь впечатлениями. Машина то взлетала на пологий холм, то стремительно мчалась вниз, чтобы с разгона снова взлететь на следующий холм. Я спросила Дау, не хочет ли он научиться водить машину. «Нет, — отвечал он, — это было бы очень опасно: я очень быстро заснул бы за рулем». Вот и сейчас нас слегка укачивало, сказывалась усталость, и мы пытались развлечься. Для этого годилась и детская игра в номера машин, встречных и обгонявших. Любыми арифметическими действиями нужно было получить равенство между левой и правой частями четырехзначного номера. Очко получал тот, кто делал это быстрее других. Дау шумно радовался, когда ему удавалось опередить Женю, а на мою долю очков выпадало мало, однако, когда это случалось, Дау не забывал выразить свое одобрение.

Эта игра быстро надоедала, и мы переходили к следующему номеру развлекательной программы — к пению. Всем известно отсутствие у Льва Давидовича интереса к музыке. Однако, видимо, присущая ему любовь к красоте, лиричность и даже некоторая сентиментальность не оставляли его полностью к ней равнодушным. Он любил цыганские романсы, особенно «Мой костер в тумане светит…», и просил меня петь его вместе с ним. Нельзя сказать, что получался вполне благозвучный дуэт, поскольку мелодия давалась Дау нелегко.

И в пути и на привалах часто читали наизусть любимые стихи. Здесь Дау был на высоте, знал очень много и читал их хорошо, нараспев, как читают поэты. Список любимых им стихов, написанный его рукой, хранится у меня как драгоценная реликвия. Кроме Пушкина и Лермонтова, там перечислены стихи Блока, Гумилева, Уткина, Симонова, Слуцкого, Берггольц. И еще Лев Давидович знал наизусть в оригинале стихи Кэмпбелла, По, Шамиссо, Гейне, Гёте. Евгений Михайлович не уступал ему, и начиналось состязание друзей в чтении стихов на английском и немецком языках, но и мне хотелось их чем-нибудь поразить. Я прочла на древнегреческом языке знаменитую надпись на камне в Фермопильском ущелье, и мои «рыцари» были сражены — древнегреческого они не знали.

Бережно храню пожелтевший клочок бумаги с написанным на нем неразборчивым почерком Льва Давидовича стихотворением О. Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков…». Оно вызывает печальные ассоциации. Хотя сам Лев Давидович не любил рассказывать об этом, но ведь и на его плечи «кидался век-волкодав». В апреле 1938 г. он был арестован якобы за шпионаж в пользу Германии и пробыл в заключении ровно год. Лишь вмешательство П. Л. Капицы спасло ему жизнь. Петр Леонидович написал письмо Сталину. Он писал, что не верит, чтобы Ландау был способен на что-либо нечестное. Все знали, что подобный шаг был страшнее, чем войти в клетку с тигром. Однако, не получив ответа, почти через год Петр Леонидович написал другое письмо, на этот раз Молотову. Он повторял, что не может поверить, что Ландау — государственный преступник. И смелое заступничество дало результат. Ландау был освобожден под личное поручительство П. Л. Капицы.

Позже Евгений Михайлович спрашивал Петра Леонидовича, как он не боялся, представлял ли себе размер опасности. Петр Леонидович ответил, что таких вопросов он себе не задавал, он лишь твердо знал, что иначе поступить не мог.

Всю свою жизнь Лев Давидович был не только благодарен, он был предан П. Л. Капице. И возможно, этим объясняется его категорический отказ даже обсуждать вопрос о создании отдельного института теоретической физики. До конца жизни он оставался сотрудником Института физических проблем, возглавляемого П. Л. Капицей.