Воспоминания о Л. Д. Ландау

На следующее утро решили никуда не ходить, просто поваляться на чудесном солнце и воздухе Кавказа. Дау, однако, решил, что мы не будем просто разлагаться и лодырничать, а что он будет всех обучать высокой науке раскладывания пасьянса. Он за это дело взялся очень серьезно; особенно он любил некий, как он его называл, «интеллектуальный» пасьянс, раскладывая который все время повторял: «Это вам не физикой заниматься, здесь думать надо». Устраивались соревнования, на которых все участники начинали с совершенно одинакового первоначального расклада карт. Предавались этому занятию страшно увлеченно, и своим победам Дау радовался шумно и искренне.

Обратный путь в Гагры по сказочно красивым местам как-то настроил на поэтический лад, и я обнаружила у Дау тогда для меня еще совершенно неизвестную черту — его большую любовь к поэзии. Дау и М. А. читали стихи по очереди — в течение всех часов пути обратно в Гагры. Читали стихи Гумилева, Лермонтова, Апухтина, Брюсова и др.; одними из самых любимых стихов Дау было, как известно, лермонтовское «Свидание» и несколько стихотворений Апухтина. Между стихами спорили о музыке. Меня очень поражало, что Дау, так любя поэзию, совершенно не признавал ни оперы, ни балета, ни любой музыки, любил он только романсы в исполнении Надежды Андреевны Обуховой. Оперу Ландау принимал как нечто полностью противоречащее логике, здравому смыслу и вообще страшно неестественное. Он говорил: «Почему нужно петь слова, которые каждый нормальный человек может просто говорить?»

В связи с его отрицательным отношением к пению вспоминается еще небольшой диалог между Дау и моей восьмилетней дочкой, которая плакала потому, что получила по пению в школе тройку. Дау утешал: «Не плачь, Наташа, я ведь тоже совсем петь не умею, а вот, как видишь, живу». Он страшно возмущался тому, что я все-таки пыталась дочку учить музыке, хотя она этому сопротивлялась. В скором времени я ее занятия музыкой прекратила — и он торжествовал.

Киноискусство Дау любил — в особенности картины с красивыми актрисами определенного типа, и мы иногда вместе бывали в кино. Должна признаться, что я всегда страдала от его привычки во время сеанса громко комментировать происходящее, в особенности эпизоды, которые ему не нравились. Помню, во время нашей последней совместной поездки летом 1961 г. на Рижское взморье мы отдыхали в очень посредственном санатории «Белоруссия» в Булдури и много ходили в кино. Дау, видя мое смущение, вызванное его весьма, как правило, нелестными высказываниями о фильме, а главное, очень громкими комментариями (он-то совершенно не смущался), уже нарочито меня дразнил — вплоть до того, что я убегала из зала. Потом мы «объяснялись», а он смеялся и говорил, что, мол, пусть не показывают такую занудную дрянь («зануд надо истреблять»).

В серьезных разговорах Дау многократно возвращался к мысли о том, что он должен, просто обязан написать несколько хороших учебников по физике для средней школы. Ведь росли наши дети, и он ужасался уровню преподавания и тем учебникам физики, которыми тогда пользовались.

Помню примерно в середине 50-х годов, когда было много разговоров об атомной бомбе, следующий диалог опять-таки между Дау и моей дочкой, которая его спросила, что же такое атом. Дау очень серьезно и очень доходчиво объяснял, после чего последовал вопрос: «А правда, что все состоит из атомов и я тоже?» На положительный ответ последовал дальнейший вопрос: «А почему же я не взрываюсь?»

К сожалению, очень многие встречи и просто длинные разговоры с Дау не запомнились — может быть, в них и не было ничего особенного, достойного внимания, а просто — дружба.

Не сохранилось и множества фотографий, которые были и куда-то делись. Нашлось несколько снимков, относящихся к началу 50-х годов, когда мы вчетвером (четвертым был Е. М.) отправились куда-то недалеко от Узкого, просто на природу. Несколько снимков относятся к концу 50-х годов у нас на даче, где все с увлечением играли в бадминтон.

Иногда Дау приходило в голову кого-нибудь из нас — обычно меня — разыгрывать по телефону, пытаясь сильно изменить свой голос и манеру говорить. На первых порах ему это иногда удавалось и он торжествовал, что сумел «обмануть мой музыкальный слух», над которым он шутливо издевался.

А. Б. Мигдал

ДАУ ПЕРЕД ГЛАЗАМИ

Когда я вспоминаю Ландау, или Дау, как все близкие его называли, передо мной сначала возникают зрительные образы. Первая наша встреча произошла в 1936 г. на международной конференции в Москве. Меня поразил облик Дау — всклокоченные черные волосы, огромные сияющие глаза, желтая рубашка и очень яркий, может быть красный, галстук. Я, аспирант Ленинградского физико-технического института, чудом попавший на конференцию, в перерыве подошел к Дау, он стал расспрашивать, что я делаю, и, по-видимому, остался мной доволен. После он сказал Померанчуку: «Мне Мигдальчик понравился».