Воспоминания о Марине Цветаевой

Вот другой случай, тоже смешной. Мне тогда было четыре года. Мы с мамой пришли в гости к моей крестной в чудный дом, заставленный старинной мебелью, пальмами, зеркалами… На столах лежали дорогие безделушки и конфеты, на полу — белые медведи в виде ковров. (Помню, как я целовала одного прямо в морду!) После чая мама отпустила меня погулять по комнатам. «Только ничего не трогай на столе! Не будешь?» — «Не буду!» — «Ну, иди!» Я пошла. Я, маленькая, была очень серьезная и неподвижная, с большой головой и волосами до бровей… Ну, иду, рассматриваю вещи, ничего не трогаю. Вдруг — кресло. Раз оно не на столе, его можно трогать. Тронула, обхватила, потащила. Тащу через все комнаты, — раскраснелась. Запыхалась. Ставлю прямо перед мамой. «Ты зачем его принесла?» — «Оно не на столе было». Общий хохот. Прощаясь, крестная сказала мне: «Приходи к нам, марочка, комнаты у нас просторные, конфет много».

«Да, — серьезно ответила я, — комнаты-то и у нас просторные, только конфеты у мамы заперты».

Твоя мама всегда запирала конфеты?

К несчастью, да. Но как-то раз к нам приехала одна мамина знакомая и привезла нам три шоколадных яйца. Мы с Адей — это мой брат — сразу съели свои, а Аля — моя маленькая сестра — побоялась огорчить маму и не съела. Приезжает мама. Няня ей еще в передней успела что-то рассказать про яйца. «Ну, дети, покажите мне шоколадные яйца!» Мы стоим рядом. Аля за спиной передает Аде свое яйцо: «Вот». — «А твое, Мара?» Адя мгновенно прячет его за спину и передает мне. Я храбро показываю. «Дай-ка его мне на минутку!» Конечно, — бедная Аля! Мама сначала очень рассердилась, а потом смеялась и хвалила Алю.

Аля тоже была с большой головой?

Нет, с маленькой. Она была совсем другая, — веселая, ласковая, приветливая, всем улыбалась, ко всем шла. Когда ей было три года, она снималась. Сама положила ногу на ногу, сложила руки. Улыбнулась и спросила фотографа: «Хорошо?» Но она ужасно часто плакала. Чуть подадут суп, сейчас же: «И-и-и». Мама — упрашивать: «Аленька. Милая, золотая!» — «Аинька не хочет». (Она сама себя звала Аинькой.) «Ну, одну ложечку! Ну, ради мамы!» — «И-и-и». Или мы что-нибудь отнимем у нее, сейчас — к маме. Идет по лестнице: «И-и-и», — в зале, в гостиной уже тише (нужно же беречь голос!), а как подойдет к маминой двери, сразу изо всех сил.

Она хитрая была!

А вы не хитрые?

Тоже хитрые. Мара, я у тебя хочу одну вещь попросить.

Какую?

Хочешь быть моей сестрой?

И моей тоже!

Нет, одной моей! Я первый сказал. Правда, Мара, я первый сказал?

Правда, Кира, но я все-таки не согласна.

Почему?

Если я буду твоей сестрой, мне придется читать тебе нравоучения, заставлять тебя мыть руки, не позволять на прогулках водить пальцем по заборам… Ты меня в конце концов разлюбишь. Когда ты через несколько лет прочтешь «La Princesse lointaine»,[275]

ты меня поймешь.

Какая это Princesse?

Лучшая из всех, — лучше Спящей красавицы, лучше Золушки и всех других. У меня к вам одна просьба, мальчики: каждый вечер молитесь о здоровье и долгой жизни Ростана. Это принц, который нашел эту принцессу.

Где?

В замке Триполи, на берегу моря. Он, кроме нее, нашел еще одного принца — сына Наполеона, герцога Рейхштадтского.

Я про Наполеона знаю. Он все у всех отнял. А потом его посадили на остров, и он умер.

Он был герой! Мученик славы! Молитесь и за него, мальчики. За него и за его сына — Наполеона II.

Он тоже воевал?

Нет. До четырех лет он жил во Франции, катался в колясочке, запряженной козами, сидел у Наполеона на коленях. По вечерам французская няня пела ему песни. А потом проклятые австрийцы увезли его к себе. Он не хотел уезжать из дворца. «Когда папы нет, я здесь хозяин!» хватался за портьеру, плакал. Но его все-таки увезли. А через год англичане обманом взяли Наполеона в плен. Он на своем острове все время думал о сыне, тосковал о нем. Маленький Наполеон тоже не мог забыть своего отца. Хотя ему было четыре с половиной года, он упорно не хотел говорить по-немецки, и учитель прямо не знал, что с ним делать.

Совсем как с нами! — вырвалось у меня.

Потом он, конечно, выучился, но всю жизнь, до самой смерти, был в душе сыном Наполеона и французом.

Он давно умер?

Давно, почти сто лет тому назад. Он умер от тоски по Франции, юный, прекрасный, в печальном шенбруннском замке. Вы будете за него молиться?

Да, и за ту принцессу, и за принца Ростана, который их обоих нашел. Будем молиться, Женя?

Да, три поклона за каждого.

Сделайте это сейчас, милые!

У каждой кроватки по белой склоненной фигурке. Два детских голоса:

Упокой, Господи, душу той принцессы…

Упокой, Господи, душу Наполеона и его сына, маленького Наполеона…

Дай, Господи, здоровье и долгую жизнь принцу Ростану…

На коленях третья фигурка — темная. В темноте третий голос:

Упокой, Господи, душу Наполеона II, короля Римского, принца Пармского, герцога Рейхштадтского…

Там, где молятся трое…

VI

Дорогие мальчики!

Вы сейчас спите и не знаете, как неблагодарно и неблагородно поступит с вами ваша Мара. Эти де ночи с вами дали мне больше, чем два года в обществе самых умных и утонченных людей. Чего я хочу от жизни? Безумия и волшебства.