Воспоминания о Николае Глазкове

Весной 1978 года я поехал в Горький, перенес там операцию, пролежал больше трех месяцев в больнице, а когда в конце августа вернулся в Красногорск, узнал, что звонила Росина Глазкова и сообщила, что «Коля — не жилец», что он безнадежно болен. У меня дела тоже не улучшались, осенью я снова очутился в горьковской больнице, а потом до самой весны 1979 года жил в Горьком, где получал от Глазкова письма, как всегда, с вложенными в них стихами. Одно четверостишие гласило:

Разумный, как медведь,И хитрый, как лисица,Я не боюсь болеть,Но я боюсь лечиться!

В другом письме Глазков поделился своими соображениями о типах поэтов: «Поэты делятся на задир и технарей. Такой-то (он назвал имя нашего общего знакомого) — задира, ты — технарь. Я совмещаю в себе черты тех и других». 30 января я позвонил ему из Горького, поздравил с шестидесятилетним юбилеем. В трубке раздался не бодрый, а грустный голос Коли: «Ну, какой юбилей может быть у больного человека?»

И вот — первые дни октября 1979 года. Звонок Росины на московскую квартиру, где я жил, приехав из Горького: «Коля вчера умер!»

Панихида в ЦДЛ. Не буду ее описывать — там было много людей. У Коли в гробу было очень спокойное пожелтевшее лицо, на смертном одре внезапно поседела его борода. Выступали поэты. Александр Межиров процитировал давние строки Глазкова о Волге, строки, написанные поэтом как раз в те годы, когда мы с ним познакомились. А я вспоминал тот весенний вечер на волжском Откосе и услышанные тогда впервые стихи Николая Глазкова:

Но человек, как я, останется:Он молодец и не боится!

Мне не дано знать, боялся ли Глазков смерти. Но знаю, что жизни он не боялся и старался жить по-своему, вопреки всем препятствиям. А это не каждому дается.

Лазарь Шерешевский

Николаю Глазкову

Как доволен я своей судьбою,Что она свела меня с тобою,Николай Иванович Глазков!Не был ты подростком меж подростков,Подголоском среди подголосков,Не был голоском средь голосков.Ты на жизнь смотрел светло и зорко,Лицемерье не считал подпоркой,Отличал зерно от шелухи,Знал, что искренность сильнее тайны, —Оттого-то так необычайныВсе твои сужденья и стихи.

Много лет ты прожил на Арбате, —Но прописан был в Поэтограде,В городе, который сам воздвигБез архитектурных ухищренийИз своих ироний и прозрений,Изданных и рукописных книг.Нет, не только для хмельных застолий, —За отвагой, мудростью и волейУстремлялись мы в Поэтоград.В этот дом, что был всегда распахнут,Где средь споров, странствий, книг и шахматШли года находок и утрат.

Чуть звонок в прихожей раздавался,Как Глазков мгновенно отзывался:Добрый человек иль негодяй?Пусть за стол садились те и эти,Но не меркла заповедь в поэте:Всем по справедливости воздай!В облаках надмирных не витая,Ты, друзей в беде не покидая,Поднимался по тропе крутой,Ты трудам был верен и забавам,Душу очищая смыслом здравым,Откровенностью и добротой.В мастерах себя по праву числя,

Вкладывал ты дерзостные мыслиВ гибкий и стремительный язык, —Как смельчак нырял в любые реки,Как летал в четырнадцатом векеСыгранный тобой в кино мужик.Пусть, к потерям нашим безразлична,По орбите древней и привычнойДень за днем вращается Земля, —В гуще моря плотного людскогоЯ Арбат не мыслю без Глазкова,Как Москву — без МХАТа и Большого,Без Блаженного и без Кремля…

Калерия Ларкина (Русинова)

Те, которые непохожие