Воспоминания о России

Аюдаг (Медведь-гора) все время манил нас, и однажды нам объявили о походе на его вершину. Прошли пешком до подножья Аюдага, обогнув Первый лагерь, потом начался долгий подъем на вершину. Почти все время шли по лесной тропинке, но в одном месте пришлось пересекать большую каменную осыпь. Здесь нас заставили двигаться с большими промежутками между людьми. Мы все держались за веревку, передний и задний конец которой держали вожатые. Из-под ног все время сыпались и катились вниз по склону камни. Приходилось ступать осторожно, чтобы не покатиться вместе с ними. После осыпи начался второй, длинный, но пологий подъем и мы вышли на середину Аюдага, это не самая высокая его часть. Он похож на медведя, у которого зад задран вверх, а голова опущена в море. Мы остановились на спине. Вокруг великолепные высокие деревья. Много тени. Говорят, что во время войны на Аюдаге прятались партизаны. Немцы пытались их бомбить, но безуспешно. Разожгли на поляне костры, мигом съели все, что принесли. Немного отдохнули и отправились по той же тропинке назад. Вожатые боялись, что до захода солнца не успеем пройти каменистую осыпь. Но все обошлось благополучно.

Поездка на автобусе в Морской лагерь почему-то почти на запомнилась. Заезжали в Гурзуф, там ничего интересного. Посидели на трибунах и понаблюдали, как соревнуются ялики. Покричали, поддерживая свой экипаж, который, конечно, проиграл «морским». Вот и все.

Больше запомнился большой слет всех лагерей в Первом лагере. Приезжал Молотов в окружении охраны и еще кто-то из правительства. Мы орали, пели довоенные артековские песни, благодарили партию и лично Вячеслава Михайловича. Маленький полный Молотов нас разочаровал, но никто не подшучивал над ним. Не те были времена, чтобы смеяться над «благодетелем» Артека.

Были еще редкие групповые вылазки из лагеря – уходить поодиночке мы боялись. Обычно сбегали после полдника, если не было больших мероприятий. Горы вокруг лагеря резко отличались от Аюдага. Низенькие деревья, много кустов дрока испанского. Я впервые увидел его там и удивился, когда увидел позднее в Израиле. Лысые склоны, на которых когда-то были виноградники. Кое-где они сохранились, но представляли собой печальное зрелище. Все время сильно печет солнце, и очень хочется пить. В прежнем татарском ауле живут русские, но все сохранилось, как было до войны: глиняные заборы; отсутствие деревьев, кустов или травы; пыльные каменистые улочки между заборами. Сплошная унылость.

Состав детей в отряде был полярный. С одной стороны, дети благополучных и даже влиятельных в своем городе людей, с другой стороны – отличники из детских домов. В действительности, мы не делились по происхождению, играли всегда вместе, но так оказалось, что детдомовцы были более приспособлены к переменам, и вообще выглядели более взрослыми по сравнению с нами. И в отношениях с девочками более активны. Особенно запомнился парень из Мозыря (или Гомеля?), мой сверстник, но очень сексуально активный. У него все время были какие-то отношения с девочками из нашего отряда, иногда он даже хвастался своими победами (вероятно, вымышленными). Он же нас учил заниматься онанизмом, демонстрируя всем в палате во время послеобеденного сна свои достоинства. Вообще, ребят из Белоруссии было в нашем отряде много. Одна девушка была из Новосибирска.

За два месяца мы выросли, сильно прибавили в весе. Нас взвешивали и измеряли рост при поступлении и перед отъездом. Я вырос на 13 сантиметров. Ноги торчали из брюк, брюки явно были малы. Уезжали с неохотой. Нам было очень хорошо в лагере и не хотелось расставаться. Записывали адреса (и потом действительно в течение года переписывались). Мы, сталинградские, ехали поездом с пересадкой. Кажется, в Мелитополе. Я помню, настроение было очень плохое, мы лежали на вокзале ночью на полу; я много раз ставил на патефон (откуда он у нас был?) одну и ту же пластинку с песней «Спят курганы темные»; надоел всем, но так как был старшим, то малыши не осмеливались возражать. Но приехал в Сталинград (или он уже был Волгоград?), увидел маму с папой, и настроение сразу же изменилось. Мама ахнула, когда увидела, как я вырос.

Национальный вопрос

В раннем детстве национальный вопрос меня не интересовал. Я знал, что мама русская, а папа еврей. Но это меня никак не затрагивало. В семье это не обсуждалось, Домашним языком был русский, так как папа, хоть и учился в хедере, но идиш не знал. Вернее, помнил пару выражений. Типа «Киш мих ин тухес» или «А зухен вей», если я правильно помню то, что он иногда говорил, когда речь заходила об его знаниях идиш. С бабушкой я практически не разговаривал, а все остальные говорили на более или менее правильном русском языке.