Воспоминания о С. Н. Рерихе. Сборник, посвященный 100-летию со дня рождения С. Н. Рериха

В то время между нами было большое военное сотрудничество, которое выражалось в поставках оружия для Индии. Мы поставляли много оружия. Но я как посол был озабочен тем, чтобы убедить индийцев не закупать оружие, а с нашей помощью наладить его производство у себя. Стратегически это было правильно. Истребители («МиГ») они уже делали на построенных нами заводах. А вот с танками, бронетранспортерами вышла заминка. Они говорили: «Да нет, мы лучше от вас будем получать». И мне никак не удавалось их переубедить. Поделился этим со Святославом Николаевичем. Он говорит: «Вот упрямцы – получать! А если война? Как тогда получать? Через Гималаи мы же не перетащим ничего. А какая-нибудь блокада морская? Что тогда делать? Нет, надо, чтобы поняли, убедились. Надо самим все производить, самообеспеченность иметь в деле обороны». Я охотно с ним соглашался. Правда, влияния на индийскую политику у него особого не было, хотя он и был вхож в правительство. Думаю даже, что на эти темы он с властями вряд ли разговаривал. И сводилось все к тому, что я изливал перед ним свою душу, а он меня всячески поддерживал: «Ну конечно, конечно! Вы правы». Так вот мы и общались, обсуждая всякие важные проблемы.

Очень гордился он портретом Джавахарлала Неру, который написал для Индийского парламента. Полагаю, что он до сих пор висит там в зале заседаний. Святослав Николаевич был в большой дружбе с Неру, а Неру всегда высоко ценил и глубочайше уважал всю семью Рерихов. Этот портрет прекрасно выполнен, с большой любовью к «оригиналу». Чувствуешь, что это портрет не только выдающегося государственного деятеля, но и друга… Был Святослав Николаевич желанным гостем и в доме Индиры Ганди. И не только благодаря своим исключительным достоинствам и знаменитости, но и потому, что был другом ее отца, – а это в Индии много значит. Можно сказать, они были тоже друзья.

Вот, пожалуй, вкратце и все, что могу сейчас вспомнить.

Юлий Воронцов. Май 2004 г. Москва

Вестник Красоты

Понесем весть о красоте в каждое сердце, в каждый дом. Пусть стремление к прекрасному будет нашей повседневной молитвой… Поиски красоты – это то, что сблизит людей и спасет мир. Нужно в трудные моменты жизни мыслить о красоте.

С. Н. Рерих

Казалось, что этой жаркой и унылой пенджабской равнине не будет конца. Раскаленный ветер гнал желтую пыль по ослепительно сверкающей ленте асфальта, обжигая глаза, и горячими ладонями сердито стучал по тонкой обшивке «Москвича». Пыльное марево стояло над равниной, которую, казалось, уже давно покинули люди. И редко-редко на обочине дороги возникали домишки с плоскими крышами, повернутые слепыми, без окон, стенами к горячей ленте дороги. И миля за милей, час за часом – плоская желтая равнина, яростное солнце и буйство раскаленной пыли. Время от времени где-то на горизонте сквозь желтую пелену возникали очертания гор, но мне они казались миражом, плывшим над этой безлесной раскаленной равниной. Мираж то появлялся, то исчезал, и там, где только что были горы, повисали бесплодные тучи, не пролившиеся ни единой каплей дождя. Тучи тоже походили на мираж. Однообразие было таким одуряющим, что я не сразу заметила, как появились холмы, поросшие колючим кустарником, и дорога стала карабкаться вверх. Потом холмы сменились невысокими горами, а кустарник – густыми лесными зарослями. Но жара почему-то не спадала, хотя мутный диск солнца уже касался вершин гор. Солнце опускалось все ниже и ниже. Внезапно наступила темнота. И в этой темноте на горах зевом раскаленной печи светился горящий лес. Пахло дымом и пылью. Дорога была пустынна, и ее серые кольца то свивались, то вновь распрямлялись. Снизу доносился шум невидимой реки. Слева потянулись отвесные стены скал, справа обрыв падал в темноту, где шумела река. Временами я впадала в забытье, тогда дорога и скалы сливались в зыбкий рисунок, дрожавший в свете фар и в тумане пыльной завесы. Наконец туман исчез, и я стала замечать огоньки справа и слева от дороги.

– Долина Кулу, – сказал шофер. – Теперь нам надо найти Наггар и этот дом.

– Что, разве уже Гималаи? – спросила я.

– Теперь здесь везде Гималаи.

Я напрягла уставшие глаза, но в темноте, кроме редких огоньков и кусочка дороги, освещенной фарами, ничего не увидела. Река шумела где-то совсем рядом. Воздух стал чуть прохладней, но машина была так разогрета, что это едва ощущалось. И вновь дорога поползла вверх, а машина, с трудом цепляясь за нее, с ревом карабкалась в темноту. Мы проехали горный поселок с темными узкими улицами и домами-призраками. А через несколько минут фары уперлись в ворота. За воротами мелькнули какие-то тени. Деревянные створки бесшумно распахнулись, и я увидела освещенные окна большого дома, затянутого доверху плющом. И откуда-то сбоку знакомый голос сказал: