Воспоминания об Илье Эренбурге

Я завидовал Эренбургу потому, что нет на свете счастья большего, чем быть нужным, и нет на свете счастья большего, чем быть нужным своей стране.

Кто сказал, что Эренбург — это Франция, Париж? Неправда. Эренбург это прежде всего Россия, Советский Союз.

1974

Л. Вагаршян

Эренбург пишет для кино

Я пришел к нему и изложил свою просьбу — предложил написать текст к моему фильму о Мартиросе Сарьяне.

— А вы не боитесь, что я вам напорчу дело? — спокойно, закуривая сигару, сказал он. — Я ведь колючий…

— Сарьян — сложное явление, — сказал я. — О нем другим не легко будет написать. А вы его знаете давно и хорошо.

…Я вел разговор о живописи Сарьяна… Нетрудно было вовлечь Эренбурга в разговор этим путем. Он сразу же начал рассуждать о Сарьяне, о живописи вообще и о судьбах художников… Разговор ширился. Вспомнил он и фильмы о художниках. (Это уже было ближе к делу.) Он размышлял, прикидывал, проверял свои догадки в этой области. Например, сказал, что не видел ни одного хорошего цветного фильма с терпимой передачей цвета и что поэтому лучше фильм сделать черно-белый… Потом оставил эту мысль; говорил о том, что не видел и ни одной картины о художнике, в которой раскрывался художник; что, может быть, слово даже помешает восприятию живописи на экране… В какой-то момент он даже сказал, что не возьмется за написание текста к фильму… Потом, опять увлекшись, прикидывал, что можно высказать в фильме, и опять переходил к большим обобщениям о нашем времени, об искусстве, о судьбе своего поколения.

Я не удивлялся таким приливам и отливам. Знал, что Эренбург как бы осваивает для себя целину, прикидывает, прилаживает себя, свой опыт, свое ощущение к кинематографу. Это была чрезвычайно интересная беседа, и я готов был часами слушать его.

— А как вы мыслите фильм о Сарьяне? — спросил он.

— Я привез с собой уже отснятый материал. Он находится в Союзе кинематографистов. Недалеко от вашего дома, можете посмотреть…

Эренбург вспомнил встречи с Марке, с Матиссом. Матисса он часто, много раз вспоминал.

— О нем непременно надо говорить в фильме, посвященном Сарьяну, заявил Илья Григорьевич, как бы подтверждая какую-то уже сформировавшуюся мысль.

Вспомнил и Пикассо:

— Вот он прирожденный артист. С ним фильм сделать, наверное, было бы намного легче. У него неудержимая страсть жить на виду у всех. А Сарьян все-таки больше человек в себе.

Вспомнил фильм Клузо "Тайна Пикассо", очень понравившийся ему (значит, кстати, можно сделать и хорошие фильмы о художниках!). Вспомнил и другой фильм (о каком именно художнике, так и не смог вспомнить), в котором отражение фигуры человека в воде, как он говорил, создавало ощущение присутствия этого художника, хоть его давно не было в живых…

…В конце беседы Илья Григорьевич спросил, как я буду записывать текст — по готовому ли фильму или можно фильм монтировать по тексту?

В этот день я сидел у него около двух часов. И хотя, прощаясь со мной, он сказал: "Я еще согласия не даю", — я понял, что не мог он быть равнодушным к моему предложению.

На следующий день в Союзе кинематографистов Илья Григорьевич посмотрел материал фильма. Смотрел очень активно. Много полотен Сарьяна он, конечно, узнавал, другие живо комментировал, но были и полотна незнакомые ему, и встреча с ними его явно радовала. На экране он увидел около двухсот холстов Сарьяна, и это не могло не возбудить его мыслей. Он задавал много вопросов, опять увлеченно говорил о живописи… Но когда вновь встал вопрос о его участии в фильме, он опять сказал: "Я еще подумаю".

В тот же вечер, когда я звонил ему, Илья Григорьевич сказал, что хочет показать материал фильма своим друзьям.

Назавтра был организован еще один просмотр. Присутствовали художники, искусствоведы и заинтересовавшаяся материалом Любовь Михайловна.

Когда после просмотра в зале зажегся свет, Эренбург с еле заметной улыбкой оглядел присутствующих. Так мог посмотреть на зрителей только хозяин фильма, гордый тем, что он доставил зрителям эстетическое удовольствие. Конечно же все были рады увидеть столь большое количество полотен Сарьяна, да еще в увеличенных размерах, словно бы просветленных ярким прожектором, увидеть к тому же самого Сарьяна в минуту вдохновения, присутствовать при священнодействии — при том, как Сарьян самозабвенно создает полотно, потом другое полотно… Для людей искусства это, конечно, настоящая радость. И сам Илья Григорьевич смотрел материал, испытывая настоящее удовольствие, и этого не скрывал.

Он повернулся к товарищам и спросил:

— Стоит мне взяться за написание текста?

— Да! — незамедлительно последовал ответ.

…Когда я уходил домой, у меня было ощущение, словно гора упала с плеч. Я облегченно вздохнул и про себя сострил: "Фильм уже готов. Остается пустяк — написать текст. А Эренбург это сделает блестяще".

Часто меня спрашивали: "А как Эренбург работал над фильмом? Ведь он почти не имел опыта работы в кино".