Воспоминания одной звезды

Я принялась мечтать, будто весь этот блеск и все великолепие были в честь моего дебюта, но вдруг меня пронзила острая боль: я вспомнила, что там не хватало двух самых важных для меня людей. Во всем этом огромном театральном зале не нашлось места для моих родителей, и снова хлынули слезы. Они так и лились, когда объявили пятиминутную готовность. Они все еще капали, когда нам было приказано встать по местам. Они были у меня на щеках, когда мы выходили на сцену. Но вдруг яркий свет прожекторов ослепил нас, и оглушительный, потрясающий звук аплодисментов подействовал на нас как резкая пощечина, и мы не ощущали больше ничего, кроме того, что происходило на сцене. Я забыла о слезах. Я забыла обо всем, что случилось в этот день и даже за все годы после моей жизни в Липно. Существовал один лишь этот миг на сцене, а все остальное не играло никакой роли…

Глава 2

La Belle 'Epoque

, то есть «Прекрасная эпоха» – так французы назвали в чем-то наивный период времени до начала Первой мировой войны. Тогда по всей Европе, на всем ее пространстве, царил мир, притом столь прочный, что даже заглушил первые, плохо слышные раскаты грома, который в конце концов прогремел всюду. Одним из самых счастливых воспоминаний той поры стало событие, произошедшее перед самыми летними каникулами. В тот день всю нашу балетную труппу отвезли в парк Лаз'eнки[18], чтобы она дала специальное представление в честь завершения сезона.

Костюмы и декорации привезли в парк за несколько часов до того, как туда приехали исполнители. Уже в ранние часы, когда горожане только просыпались, прелестную тишину нарушили воркотня театральных костюмерш да брань рабочих сцены, которые пилили доски и стучали молотками. Иногда ржали битюги-тяжеловозы, тащившие огромные декорации. Где-то в парке, быть может, и запела птичка, но ее рулады утонули в какофоническом шуме, возникшем при подготовке к созданию будущей иллюзии…

Ближе к вечеру перед нашим последним представлением над городом господствовал огромный солнечный диск, побелевший от жары, он уже клонился к закату, низко повиснув на бледно-голубом небе. В моей памяти варшавское солнце того лета казалось гораздо огромнее, чем когда-либо еще, в других местах и в другие моменты моей жизни, да и небо в тот вечер было самым прозрачным из всех, что я видела. Лишь на горизонте его обрамляли клочья облаков, похожие на скомканные бумажные салфетки.

На улице перед оперным театром собралась толпа: варшавяне хотели лицезреть проход балетной труппы от театра до великолепных экипажей, которые нам предоставили правившие Польшей царские властители. Тогда еще ярко пламенел золотой орнамент открытых колясок. Мы, конечно, ведать не ведали, что этот огненный блеск уже довольно скоро навсегда погасит буря, таившаяся за кулисами истории, что всего через несколько лет облака почернеют, превратятся в грозовые, а затем буря унесет их прочь, подобно мусору, по вечному, прозрачному, мерцающему небу. Но таких мыслей тогда и быть не могло в голове у одиннадцатилетней девочки, которая гордо шествовала в сторону кавалькады, стоявшей на Театральной площади, и была убеждена, что находится в центре всеобщего внимания. Впрочем, точно так же думали все юные балерины рядом со мною. Нас всегда выпускали к публике первыми, чтобы мы вызвали у зрителей улыбку своим юным видом, а чуть позже она сменится страстным вздохом, когда после специальной паузы перед всеми появятся звезды балетной труппы. В тот день мы хоть и изнемогали от жары, но все равно высоко держали головы и даже капельки пота несли, как драгоценности…

Кавалькада двинулась по Краковскому предместью, широкой улице, которая вела прямо ко входу в парк. До чего же все изменилось в моей жизни с той поры, когда я впервые увидела этот проспект, застроенный красивыми барочными зданиями, в тот день мы с мамой отправились в наше паломничество до Ченстоховы. Все-таки, несмотря на все трудности и невзгоды, даже несмотря на то, что отца в результате отправили в ссылку, Божья мать ниспослала мне какие-то свои милости.

Пока мы ехали в каретах, люди на улицах останавливались, махали руками, но я не отвечала им на это. Я затвердила одно из правил, которые дала нам Янина Рутковская: «Не следует улыбаться кому-то, кланяться, а не то и подмигивать. Играть надо не с ними, а для них».