Воспоминания. От крепостного права до большевиков

— Я… люблю… Кто ж этот милый человек?

— Ротштейн.

— Какой такой Ротштейн? Я его не знаю.

— Да вы сами, — сказал я.

— Я? Вы с ума сошли!

— Конечно, вы, как член Совета, одобрили покупку. Протокол подписан вами.

— Черт возьми! — и он стукнул себя кулаком по лбу. — Я ведь не понимаю русского языка и, похоже, действительно подписал какие-то протоколы. Конечно, конечно, этого милого человека я подводить не стану, — и он расхохотался.

Но к делам Золотопромышленного общества я еще вернусь.

Голицын

В том же году, если память мне не изменяет, я с Голубевым учредил Общество «Электрическая сила» 16* для бурения в Баку не паром, а электричеством. Дело финансировал Международный банк, и почти все семь миллионов складочного капитала предполагалось распределить не среди широкой публики, а главным образом между нефтепромышленниками, для которых такое бурение представляло большие выгоды, и первоклассными электрическими обществами, для которых новая компания означала новых потребителей. С этим делом тоже была интересная история. В Министерстве финансов к этому начинанию отнеслись вполне сочувственно, но попросили заручиться согласием тогдашнего наместника на Кавказе, князя Голицына 17*, хотя по протоколу могли обойтись и без него. Князь Голицын был человек страстный и гордый, и иметь с ним дело было нелегко.

Проект устава давно уже ему был послан, но ответа все не было. Зимою князь приехал в Петербург. С князем мы были в свойстве, так как мой брат Георгий был женат на Голицыной 18*. Тем не менее говорить об уставе с князем Григорием самому мне не хотелось, потому что наши разговоры неизменно заканчивались скандалами, и поэтому я попросил брата поговорить с ним и поторопить его ответом. Брат сказал, что генерал-губернатор в тот самый день ожидается к ним на обед, но поговорит он с ним в следующий раз, когда сам будет на обеде у генерал-губернатора.

— Почему ты не можешь поговорить с ним об этом в своем доме?

— Видишь ли, когда с ним говоришь о нефтяных делах, никогда не знаешь, чем это кончится, он приходит в раж и в гневе способен и мебель переломать, и посуду, а мне мой фарфор очень нравится. Пусть он лучше бьет свой собственный.

Что ж, причина не хуже любой другой…

— Ну? — спросил я брата спустя несколько дней.

— Он спросил, почему ты сам не обратился к нему?

Нечего было делать, поехал к нему сам.

Вопреки ожиданию, князь не только против дела ничего не имел, но идее, казалось бы, очень сочувствовал:

— Уменьшаются шансы пожаров, это совершенно замечательно. Обеими руками подниму. А деньги у вас найдутся?

— Все акции уже распроданы.

— Ловко! А кто взял?

Назвать электрические общества, в числе которых были и иностранные, я не хотел, зная квасной патриотизм Голицына. Поэтому я ответил уклончиво. Дело финансирует банк, а кому в конце концов акции попадут — неизвестно.

— Как неизвестно? Разве акции не личные?

— Нет!

— Значит, они могут попасть в руки жидов и иностранцев? Я на это не согласен. Я акции на предъявителя не разрешу!

— Министр финансов их уже разрешил.

— Витте масон, а я русский и не разрешу иностранцам грабить Россию.

— Разве вы, князь, не читали его речь в Москве? Он заявил, что Россия без иностранного капитала обойтись не может 19*. Конечно, он бы не сказал этого, если бы Государь был против допущения иностранных капиталов.

— Да что Государь! Он сам не знает, что хочет. Он по дудке Витте пляшет. Тряпка!

— Конечно, — сказал я, — вам, князь, как генерал-адъютанту, лучше, чем мне, знать личность Государя.

Голицын рассердился.

— Не разрешу, не разрешу, совсем не разрешу!

Витте, которому я сообщил о несогласии князя, сказал, что в крайности обойдутся и без него, и не знаю как, через несколько дней устав был утвержден.

Русская политика на Кавказе и в Азии

Упомянув о князе Голицыне, не могу не сказать несколько слов о пагубной роли, которую сыграл этот печальный администратор, мыслимый лишь во времена Николая II.

До него разнородные племена Кавказа, хотя отчасти и относились еще враждебно одно к другому, жили в ладу, ни одно из них к русскому владычеству неприязни не питало. Каковы бы порой ни были прежние кавказские наместники, они всегда умели ладить с местными народностями, щадили их верования, нравы и обычаи.

Князь Голицын, и, заметьте, не по указанию свыше, а по своему собственному почину, только в силу своего самодурства, быть может и по необдуманности, просто здорово живешь, все это изменил. Русскому сектантству в лице духоборов, молокан и штундистов он объявил беспощадную войну; армян начал травить против татар, а этих против армян.

Разрозни и властвуй — был его девиз, но достиг он не того, что предполагал, а именно противного. Племена он восстановил не только одно против другого, но и против России 20*. То, что другие доброхоты по собственному вкусу и почину сделали в Польше, Литве, Балтийском крае и Финляндии, Голицын сделал на Кавказе. И плоды той политики обнаружились после революции. Кто только мог — прежде всего спешил откреститься от ненавистной всем России.