Воспоминания последнего протопресвитера Русской Армии

– Тогда вы, ваше величество, знаете, что творится в Государственной Думе. Там в отношении правительства нет теперь ни левых, ни правых партий – все правые и левые объединились в одну партию, недовольную правительством, враждебную ему. Пока вас, ваше величество, отделяют от вашего правительства, но кто поручится, что вскоре не изменится и в этом отношении дело. Вы, конечно, знаете, против кого именно главным образом направлено возмущение Думы. Вы знаете, что в Думе открыто назвали председателя Совета Министров вором, изменником и выгнали его вон.

– Какие гадости! – с возмущением воскликнул государь.

– Почему же он не оправдывался, если он прав? – возразил я.

– Да как будешь оправдываться против таких несуразностей! – сказал государь.

– Если бы кто-либо меня назвал вором или изменником, я не только перед Думой, я перед целым светом закричал бы, что это ложь, – опять возразил я.

– Я давно знаю Штюрмера, знал его, когда он еще был ярославским губернатором, – сказал государь.

– Его, ваше величество, обвиняют и за то время… Затем. Министр внутренних дел Протопопов… Его ближайшие сотрудники с ужасом уверяют, что он сумасшедший.

– Я об этом слышал. С какого же времени Протопопов стал сумасшедшим? С того, как я его назначил министром? Ведь в Государственную Думу выбирал его не я, а губерния. В губернские симбирские предводители дворянства его избрало симбирское дворянство; товарищем председателя Думы, а затем председателем посылавшейся в Лондон комиссии его избрала Дума. Тогда он не был сумасшедшим? А как только я выбрал Протопопова, все закричали, что он с ума сошел, – несколько волнуясь, возразил государь.

– Но, ваше величество, действия Протопопова говорят об его ненормальности, – ответил я. Государь молчал.

– Дальше. Обер-прокурор Раев, – продолжал я. – Разве может он делать что-либо путное для Церкви?

– Он всего два месяца обер-прокурором – разве мог он сделать что-либо за это время? – возразил государь.

– А я решаюсь уверять вас, что, если он и двадцать лет пробудет в этой должности, он ничего не сделает, ибо он не способен что-либо серьезное в этой области сделать, – ответил я. – Но самое ужасное в том, что на петроградском митрополичьем престоле сидит негодный Питирим…

– Как негодный? У вас есть доказательства для этого? – почти вскрикнул, подпрыгнув в кресле, государь.

– Так точно, ваше величество. Есть, и сколько угодно, – спокойно ответил я. – Я более года заседаю с ним в Синоде и пока еще ни разу не слышал от него честного, правдивого слова. Окружают его лжецы, льстецы и обманщики. Он сам, ваше величество, лжец и обманщик. Когда трудно будет вам, он первый отвернется от вас.

– Но ведь любили же его в Грузии? – спросил государь.

– Да, известные круги любили, – ответил я. – Но за что? За то, что он обещал Грузии автокефалию церковную, автономию государственную, на что едва ли он был вами уполномочен, ваше величество! Гроза надвигается! – продолжал я. – Если начнутся народные волнения – кто поможет вам подавить их? Армия? На армию не надейтесь! Я знаю ее настроение – она может не поддержать вас. Я не хотел этого говорить, но теперь скажу: в гвардии идут серьезные разговоры о государственном перевороте, даже о смене династии. Вам может показаться, что я сгущаю краски. Спросите тогда других, хорошо знакомых с настроением страны и армии людей!

И я назвал имена кн. Волконского и ген. Никольского.

– Пора, ваше величество, теперь страшная. Если разразится революционная буря, она может всё смести: и династию и, может быть, даже Россию. Если вы не жалеете России, пожалейте себя и свою семью. На вас и на вашу семью ведь прежде всего обрушится народный гнев. Страшно сказать: вас с семьей могут разорвать на клочки…

– Ужель вы думаете, что Россия для меня не дорога? – нервно спросил меня государь.

– Я не смею этого думать, – ответил я, – я знаю вашу любовь к Родине, но осмеливаюсь сказать вам, что вы не оцениваете должным образом страшной обстановки, складывающейся около вас, которая может погубить и вас, и Родину. Пока от вас требуется немного: приставьте к делу людей честных, серьезных, государственных, знающих нужды народные и готовых самоотверженно пойти на удовлетворение их!

Затем я попросил у государя прощения, что осмелился резким и неприятным разговором обеспокоить его.

– Верьте, ваше величество, что только любовь к вам и Родине заставили меня сделать это, – закончил я.

– Вы совершенно правильно поняли свой долг, и впредь так поступайте! Помните, что двери моего кабинета всегда для вас открыты, – ласково сказал мне государь, протягивая руку.

Ген. Н.И. Иванов рассказывал мне, со слов фрейлины А.А. Вырубовой, что по приезде императрицы в Ставку государь передал ей весь разговор.

– И ты его слушал! – с раздражением сказала царица.

– Еще рясу носит, а говорит мне такие дерзости, – поддакнул ей государь.

Таков был наш государь: добрый, деликатный, приветливый и смелый – без жены; безличный и безвольный – при жене.