Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

По приезде в Петербург подал я графу свои рапорты с надеждою действия их скорости, поелику в них требовано о восстановлении к заводам того, что немцем Шлотом упущено; но в продолжение времени усмотрел я, что граф мало о том стал думать, и со дня на день оставалось так как бы в забвении, частью от природного графского нерадения, частью же от разврату и пронырства находящегося при нем управителя, немца же Ивана Григорьева, прозванием Какса, который, как я известился, был племянник вышезначащему Шлоту, и его рекомендацией принят и определен на заводы директором; следовательно, ему нужно всеми силами защищать его и затмевать приказчика нашего представления. Что же я помимо его прямо графу подал рапорт, за то подпал я гневу его и мщению, по которому желаемый ко отечеству путь мой пресекся. Из сего научало меня, что на свете все превратно, жизнь наша маловременная непостоянна и надежда обманчива, и сего ради нужно человеку быть в рассуждениях осторожну и мыслями не утверждать себя во время благополучия, якобы оное у него неподвижно, не унывать напротив того в случае прискорбности, потому что, прося помощи Божией, получишь избавление, и течением времени минуется.

Я сначала, не знав тайных оного управителя ухищрений, ожидал вожделенного часа, когда меня отпустят домой, но вместо того, прожив шесть недель, услышал, что определен я на кирпичной завод, под видом якобы для смотрения, в самом же деле в наказание, потому что оной был совсем пустой, кроме одной избушки, при нем ничего даже и работников не было, где бы в безлюдстве в пустом месте скука довольно бы меня наказать могла. Нечаянное сие оскорбление понудило меня промышлять, как бы избавиться. Наконец, вздумал я сам собою написать графу прошение, в котором изъяснял на управителя свою жалобу о его мщении. Подав, услышал от него, что он отпустил меня в дом, чему несказанно радовался. Но управитель, узнав о сем, еще наиболее раздражен стал и едва не навел мне побоев, от чего единственно Бог невидимо защитил и мстительную его злобу удержал и против воли его устроил мне путь к возвращению в отечество.

Так, за помощью Божьею, в Троицкую субботу, мая 29-го дня, из Петербурга отпущен, продолжая путь свой, несказанно удивлялся непостижимому промыслу Божию, елико по многим препятствиям избавил от странствования, почему, в знак моей чувствительной благодарности, не ехал в дом, а прежде во Святогорской монастырь, где отправил по силе моей недостойное мое поклонение Богу и Пречистой его Матери, Пренепорочной Деве Богородице, пред чудотворными Ея образы.

Потом, прибыв в дом свой, радостно обозрел свою родительницу, также жену и дочь в живых и в благополучном состоянии; тогда вспоминал я оное Евангельское слово: яко же веровал еси, будет тебе[49]; ибо я, отъезжая в путь, с верою взял с собою из церкви Воздвижения Честного Креста образ Святителя Николая Чудотворца, с тем, что оный по возвращении поставлен будет на том же месте, из которого взят, что самое и исполнено.

Думал я по приезде, что окончил уже все печальные свои приключения, но злоба управителя Какса стремилась достигать меня далее, который, надеясь в доме своем и у братьев моих Алексея и Ивана сыскать какие-либо письменные дела, обличающие наши фальшивые и несправедливые по вотчинным делам произведения, прислал повеление к находящимся тогда двум управителям: Ивану Залевскому и Михаиле Прокудину, с тем, чтобы, обыскав наиприлежным образом какие у нас найдутся письма, оные отослать в Петербург к рассмотрению. Однако ж, в сем случае покорыствовался он только одними бумагами, кои не составляли к его употреблению мщения ничего важного, и по получении оные брошены, так что и память об них, да и сам он погиб с шумом, а я благодатью Божиею остался под покровительством Божиим благополучен.

Пожив во отечествии моем в Белье при прежней писарской должности, самопроизвольно пожелал я ехать в Москву для списывания на вотчину с писцовых книг[50] копий, к будущему межеванию, а притом помышлял исправить церковные и свои надобности. Едучи дорогою, в селе Яжелобицах, на ночлеге, из саней украли из кисы[51] денег восемнадцать рублей, которое число в тогдашнее время было мне чувствительно, но, слава Богу, что в тех же санях оставили лежащих малым чем подалее более ста рублей, которые ежели бы украли, то бы остался я, не имея ни одной копейки, и принужден бы от оплошности своей претерпеть крайнюю нужду. Сие напоминаю я для детей своих, чтоб от таковой оплошности остерегались и не ленились иждивения своего вносить в квартиру, а на удачу в повозках на дворе не оставляли, каковая осторожность избавит от напрасной тщеты и скудости.

Приехал я в Москву в четверток на масленой неделе, а прожил по июнь месяц. Продолжительная моя проживка уже не по моему желанию, а по волевышесказанного асессора Шапкина была, и едва я дождался отпуску в начале июня месяца, в то ж время приехал в Москву и оставшийся в Сибири товарищ мой Максим Ворсулин, который из пожитков моих привез, почитай, половину, а другую Иван Федоров удержал у себя.