Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

Потом злохитрым своим вымыслом проискивая способов своего обогащения, приметил, что все крестьяне имели привязанность ко мне, поелику они угодным для их моим управлением были довольны и держались, почитая меня за надежного своего предводителя. Думал он, что я в состоянии подвергнуть их его абсолютной власти, с тем, что они будут ему безмолвно повиноваться, и для хитрости вымышлял прежде меня в свою сеть уловить, употребляя хитрость. Сначала задал мне страх — приказал сковать в железа, причитая затейные на меня вины, но вскоре из оных освободил, притворяясь, что он меня прощает, лишь бы только услужил бы ему в приведении к безмолвному повиновению крестьян; к тому ему вся нужда зависела. И сверх того, наивяще привлекая меня к тому, в наступивший новый 1765 год подарил шелковою штучкою тканою на камзол, обещая впредь еще и кафтаном подарить.

Хотя я и видел себя в порабощении у него, по данной ему от графа власти, но склонность моя отнюдь к его желанию не преклонялась, ибо я был для крестьян сожалителен и почтителен, почему они совершенно меня и держались; я ж, видя намерения его злые, сердечно сожалел их, тем более что довольно известно было, что он в Москве, в Павловской вотчине, тиранствовал и многих до конца разорил, а иных мучил, держа в заключении в погребе, то сие предвещало нам всеобщее бедствие. И так, в горести души проводил я перед ним молчанием, ожидая, что наконец откроется. При всем том обязан был в сходность графских повелений исполнять его приказания, кои состояли не в чем другом, как только внушать крестьянам, дабы они были ему беспрекословно во всем послушны, а затем располагался он начать с них уже не волну стричь, а кожу сдирать и тем исполнить свою алчную утробу обогащением. Поступок свой оказывал при том величаво, гордясь так, как бы сам граф, или еще выше.

Вскоре по приезде его приехали из Москвы фабричные мастера с материалами и ткаческими станками, которые наиболее страху придали, как наговорками, равно и привезенными фабричными материалами, коих крестьяне ужаснувшись, пришли в отчаяние и оттого сильно возмутились; я же, исполняя свою должность, увещание мое полагал им, чтоб они ему повиновались, которое продолжилось только до 10 числа декабря [1]765 году, в которое я отлучившись был по его приказанию для написания купчей крепости в город Опочку; крестьяне же того числа, собравшись в великом множестве, до двух тысяч человек, предлагали ему, чтоб он все свои новозаводимые ремесла отменил, и отважась надеждою на графа, что-де он отяготить их (так, как Девальс располагал) не согласится, произвели народное смятение, крича, чтоб он немедленно выезжал из вотчин; иные же азартные между теми ж кричали обволочь дом соломою и со всеми ими сожечь, но другие сему не соглашались; и так продолжали до вечера; а Девальс с бывшими при нем французом же Антоном Бодеином, переводчиком Стахеем Трофимовым и служителями Иваном Васильевым и Александром Ивановым, запершись в доме, приготовив ружье, сидели в страхе и при случае старались крестьян уговаривать, обнадеживая вскорости от них выехать; при всем том крестьяне грозили и мне побоями, причитая, что я их оставил и будто держу сторону Девальсову, а сие заключили они из того, что я их часто увещевал повиноваться Девальсу, да и не можно было миновать, поелику о сем от графа было строгое ко мне предписание; однако ж, десница Вышнего защитила отлучкою моею в Опочку; но, с другой стороны, Девальс возымел сильное на меня подозрение, будто я, науча крестьян его убить, сам нарочно изыскал средство отлучиться в Опочку. Боже мой! Как возможно избежать бедствия? Беды отовсюду: беды от чужих, беды от своих, беды окружают со всех сторон; я ж под совестью утверждаю, что то выдумано ложно, и в мысли моей того не бывало, и хотя за то претерпел жестокое искушение, но Видяй втайне сердца наша оправдил и от всех скорбей избавил мя Господь, еще же и возвеличил на мне милость Свою.

Девальс помощью рассылыцика Андрея Федорова сына Возвизая, который ему тайно нанял подводы, в великом страхе выехал из Белья, не настоящею дорогою, а в сторону, мимо Рождественского погоста, Воронецким уездом, и остановился во Пскове. Я, узнав о сем, рассудил к нему ехать, куда 20-го числа января и отправился, забрав с собою оставшиеся от него вещи, и явился к нему 22-го числа. В то время, в рассуждении принятого на меня подозрения, предлагаемы были мне многие вопросы, испытуя, не откроется ль чего в подтверждение из моих ответов; однако ж невинность, также свидетельство бывших при нем служителей, оправдали меня тем, что они достоверно от крестьян во время смятения слышали о намерении их меня бить. Итак, 23-го дня я отпущен от него по-прежнему в Велье, а он сбирался ехать в Петербург.