Воспоминания. Том 1. Родители и детство. Москва сороковых годов. Путешествие за границу

А как едешь ты, Дмитрий Павлович,Во карете своей с четверней лихой,На запятках с слугой в галуне златом,Уж навстречу к тебе на крыльцо бежитСам инспектортолстяк, весь запыхавшись,Весь запыхавшись, в поту взмокнувши,И за ним во вслед стая подлаяВсех помощников и наушников,Словно серая утка с утятами;Принимают тебя все почтительно,

Нагибаются все пред начальником,Пред начальником чина важного,Пред действительным статским советником.А идешь ли ты в аудиторию,Пред тобой выступает солдат лихой,Кресла тащит он деревянные,Деревянные все дубовые,И идешь ты за ним словно птицажарРазнаряженный, накрахмаленный,В парике своем, с бакенбардами,С бакенбардами, золотистыми

И со вздутым хохлом и примазанным;Шея стянута в пышном галстуке;И звезда на груди светит яснаяИ кресты блестят, как жемчуг драгой,И красуется лента алая,Лента алая, что царьбатюшка,Что царь светлый дал, очи ясные,За поклон тебе, за солдатчину.Нагибаешься ты на все стороны,На все стороны свысока глядишь.

А как вступишь ты в аудиторию,Сам профессор скорей лезет с кафедры,И студенты все пред тобой встают;И рассядешься ты в кресла мягкие,Величаво глядишь из брыжжей своих,Сосчитаешь сам ты студентов всех,И осмотришь их, все по форме ли,И застегнуты ли на все пуговицы,На все пуговицы с золотым орлом.И ведешь ты речь с ними важную,И высказываешь думы крепкие

На смех им говоришь пошлы глупостиИ срамишь себя ты торжественно.Ой ты гой еси, Дмитрий Павлович,Убирайсяка ты поскорей от нас,Поскорей бы тебя во сенат сослатьИ советника дать тебе тайного;Помолились бы мы все у ИверскойИ поставили бы ей свечу толстую,Свечу толстую раззолочену;Что избавила нас от тебя, скота,От тебя скота, от безмозглого.

В таких-то, довольно неприличных, выражениях изливалось неудовольствие студентов на происшедшие в университете перемены, которых козлом отпущения был в наших глазах менее всего повинный в них попечитель. Наше желание исполнилось: Дмитрий Павлович недолго побыл в университете: он вышел, кажется, уже в 1849 году. Но от этого не только не сделалось лучше, а, напротив, сделалось гораздо хуже. Вместо него был назначен Назимов, которого единственная задача состояла в том, чтобы ввести в университете военную дисциплину. Комплект студентов, кроме медицинского факультета, был ограничен тремястами человек; философия, как опасная наука, была совершенно изгнана из преподавания, и попу Терковскому поручено было читать логику и психологию. Наконец, в Крымскую войну введено было военное обучение: студентов ставили во фронт на университетском дворе и заставляли маршировать. Московскому университету, да и всему просвещению в России нанесен был удар, от которого они никогда не оправились. Высокое значение Московского университета в жизни русского общества утратилось навсегда.