Воспоминания. Том 1. Родители и детство. Москва сороковых годов. Путешествие за границу

Тебе судил всевышний с намиСтолетний праздник пировать,За то, что мерными шагамиУмеешь ты маршировать,Что чтишь на службе ты дубину,Мундиров любишь красоту,За то, что ценишь дисциплинуА также комнат чистоту.Тупей последнего солдата,Честолюбив, как дворянин,

Пристроил тестя ты и брата,Ты в службе верный семьянин.Служа с безграмотностью барской,Ты фрунту предан целиком,Ты генерал по воле царской,А все ж остался дураком.Себя комедией взаимноМы потешали всей семьей;Когда читали строфы гимна,Как все смеялись, боже мой!Наш праздник глупость острамила

Но подлость скрасила его;В одной лишь подлости есть силаВ ней радость, слава, торжество[152].Наш храм под высшим попеченьемДавно покорствует судьбе,Но днесь военным обученьемОн опозорен при тебе.Да, много гадостей в нем было,Властям тупым благодаря,Но все те мерзости затмило

Даянье новое царя.И этот праздник омраченьяВершим мы пиром в честь твоюПодай нам, господи, терпенья,Чтоб выносить тебя, свинью![153]Но тщетный ропот не поможет,Мы шлем начальнику привет:Блажен, кто удалиться может,Кто не приехал на обед.Крепка военной власти сила,Твоих безмерна глупость дел;

Но мудрость божья положилаВеличью нашему предел,И будь ты во сто раз сильнееА все ж не сделаешь никакЧтоб был Альфонский поумнее,Чтоб Шевырев был не дурак.

Я прочел эту пародию Павлову, который пришел от нее в восторг, и все носился со стихами, увы, даже поныне не потерявшими своего значения:

В одной лишь подлости есть сила,В ней радость, слава, торжество.

Но отец пришел в ужас от моей неосторожности и разрешил мне сказать эти стихи одному только Грановскому, а затем не давать их решительно никому. Я так и сделал, но тут же пустился в более опасные предприятия. На юбилей прибыл из Петербурга Кавелин. Однажды он приехал ко мне и стал говорить, что положение с каждым днем становится невыносимее и что так нельзя оставаться. О каком-либо практическом деле думать нечего, печатать ничего нельзя; поэтому он задумал завести рукописную литературу, которая сама собою будет ходить по рукам. С этим предложением он к первому обратился ко мне, надеясь найти во мне сотрудника. Я с жадностью ухватился за эту мысль, которая давала исход моим либеральным убеждениям и моему стремлению к деятельности. Решено было, что я для пробы напишу статью и в феврале привезу ее показать ему в Петербург. Кавелин крепко заказал мне хранить все это в глубочайшей тайне и не говорить об этом даже Грановскому, опасаясь, чтобы он как-нибудь не проговорился. Я обещал, ибо сам видел, что за это можно сильно поплатиться, и если для себя ничего не боялся, то отнюдь не хотел огорчать родителей.

Я с жаром принялся за работу и скоро написал статью о животрепещущем вопросе дня под заглавием «Восточный вопрос с русской точки зрения»[154]. В половине февраля я собрался отвезти ее в Петербург. Все уже было у меня готово, и я должен был ехать на следующий день, как вдруг пришла из Петербурга громовая весть: император Николай скончался! Все были ошеломлены, ибо никто не подозревал даже его болезни. Я немедленно поскакал к Грановскому, который уже знал об этом событии. Впечатление было потрясающее. Казалось, что рухнул колосс, который все давил и никому не давал вздохнуть. С ним вместе разрушался и созданный им ненавистный порядок вещей. Что сулило будущее, этого еще никто не мог сказать; оно скрывалось под туманною завесою. Но в настоящем почувствовалось внезапное облегчение, как будто гора свалилась с плеч, и дышать стало свободнее. Разом пробудились и бодрость духа, и светлые надежды на лучшие времена.