Воспоминания (Царствование Николая II, Том 1)

Конечно, последнее сведение, которое доложил граф Муравьев Государю, было неверно, как я узнал после об этом от английского посла: действительно в водах Тихого океана, около тех местностей находилось несколько английских военных судов, но они появились {123} там после того, как Германия вышла с своими военными судами в Цинтау, - но никакого намерения захватить какой-нибудь порт англичане не имели.

Сказанное Его Величеством сообщение меня весьма расстроило. Выходя из кабинета Государя, я в приемной встретил Великого Князя Александра Михайловича, которому, вероятно, о том, что наши суда были направлены в Порт-Артур, нагруженные войсками, уже было известно, так как он заговорил со мною об этом.

Я с ним в разговор не вступал, а только сказал:

- Вот, Ваше Императорское Высочество, припомните сегодняшний день, - вы увидите, какие этот роковой шаг будет иметь ужасные для России последствия.

Затем, от Государя Императора, из Царского Села, я прямо отправился к г. Чирскому - лицу, заменявшему германского посла, так как германский посол, - князь Радолин, - был в отпуску.

Г-ну Чирскому (который ныне состоит германским послом в Вене, а в то время был советником германского посольства в Петербурге) я сказал, что, когда здесь был Германский Император, то он мне говорил, что, если когда-нибудь я пожелаю просить его о чем-нибудь, или высказать ему какое-нибудь мое мнение, то я могу это сделать не стесняясь - прямо через посольство. И вот теперь, - сказал я, - я прошу Вас убедительно телеграфировать Германскому Императору, что я, как в интересах моего отечества, так и в интересах Германии - убедительно прошу и советую, расправившись с виновными в Цинтау, - казнив тех, кого он считает нужным казнить, взыскав контрибуцию, - если он это сочтет нужным, - удалиться из Цинтау, так как этот шаг повлечет за собою и другие шаги, которые будут иметь самые ужасные последствия.

Не прошло и нескольких дней, как Чирский приехал ко мне и показал мне, в ответ на мою телеграмму, телеграмму от имени Германского Императора, следующего содержания:

- Передайте Витте, что из его телеграммы я усмотрел, что ему некоторые обстоятельства, весьма существенные и касающаяся этого дела - неизвестны, а потому последовать его совету мы не можем.

Тогда я припомнил то, что мне говорил генерал-адмирал Великий Князь Алексей Александрович; я припомнил о том, что случилось, когда Германский Император, будучи в Петергофе, ехал с {124} нашим Императором со смотра войск во дворец; припомнил также немое поведение графа Муравьева в чумной комиссии, когда получилось первое известие о входе германских судов в Цинтау.

Наконец, через некоторое время граф Муравьев, в оправдание себя, мне говорил: - Вот вы в заседании говорили, что если мы считаем для нас вредным шаг Германии по захвату Цинтау, то мы должны воздействовать на Германию, но не делать захватов у Китая, но мы не можем действовать на Германию, так как нами было дано неосторожно согласие на тот шаг, который она сделала.

Тем не менее, предвидя все пагубные последствия от того решения, которое Его Величеству угодно было принять - я все таки но сдавался и, с своей стороны, старался всяческими путями заставить одуматься и покинуть Порт-Артур, причем имел несколько, весьма резких объяснений с министром иностранных дел. Вследствие этих объяснений до самой смерти графа Муравьева (о чем я буду говорить далее) между мною и им установились весьма натянутые и холодные отношения.

Но все мои попытки привести к благоразумию были тщетны, что весьма понятно; раз Его Императорскому Величеству министр иностранных дел и военный министр советуют для блага России взять и захватить Порт-Артур или Да-лянь-ван, то довольно естественно было со стороны Государя Императора, молодого, жаждавшего славы, успехов и побед, следовать совету этих двух государственных деятелей.

Когда наши суда стояли еще около Порт-Артура и мы еще не делали высадку, я несколько раз виделся с английским послом О'Конором (который впоследствии был английским послом в Константинополе и несколько лет тому назад умер) и германским послом Радолиным (который впоследствии был послом в Париже и ныне находится в отставке). С Радолиным я лично был в очень хороших отношениях.

Когда Радолин вернулся из отпуска, то придя ко мне он заговорил со мною о происшедшем и спросил:

- Что вы думаете о всем происшедшем? Я ему ответил.: {125} - Я думаю, что все это большое ребячество и, к сожалению, это ребячество очень дурно кончится. (Причем, конечно, слово "ребячество" я относил к действиям Германского Императора, который и вызвал весь этот инцидент).

Радолин почел нужным дать по поводу этого разговора со мною телеграмму в Берлин. В каком виде он передал в этой телеграмме разговор со мною - я не знаю. Но вот что произошло.