Воспоминания уцелевшего из арьергарда Великой армии

Среди этих бедствий, гибель моего полка для меня была высшим несчастьем. Самым большим горем, и, смею сказать, единственным, ибо голод, холод и усталость я всегда считал второстепенными проблемами. Когда здоровье устойчиво к воздействию физических недугов, мужество вскоре приучает нас презирать их, особенно когда оно подпитывается верой в Бога, надеждой на вечную жизнь. Но я признаю, что мужество покинуло меня, когда каждый день на моих глазах умирали мои друзья и товарищи по оружию, которых вполне справедливо можно было назвать семьей полковника, но при этом все выглядело так, словно я предназначался только для того, чтобы по чьей-то указке руководить их истреблением. Ничто так не сближает мужчин, как общее несчастье, и неизменно, испытывая самые теплые чувства к своим людям, я в свою очередь, ощущал их ответное, такое же теплое отношение ко мне. Если у кого-нибудь из офицеров или солдат появлялся даже очень небольшой кусочек хлеба, они всегда делились со мной. И этот принцип взаимности не было свойственен только моему полку. Он существовал во всей армии —   армии, власть которой напоминала отцовскую и субординация которой, основывалась на доверии и преданности ее командирам. Тут надо отметить, что в то время, которое я описываю, старших офицеров не только игнорировали, но и жестоко оскорбляли, и это явление было характерно только для иностранных контингентов. Ибо в наших собственных полках я не знаю ни одного командира, которого не уважали, если он был достоин уважения. Единственный способ, с помощью которого можно было бы уменьшить число наших многочисленных бедствий —   это объединенные колонны, чтобы все помогали друг к другу. Именно таким образом мы провели наш марш к Вильно. Днем —   считая каждый шаг, приближавший нас к цели, ночью —   сгрудившись в каких-нибудь лачугах, что случалось иногда найти недалеко от штаб-квартиры.

Впереди шел барабанщик 24-го полка —   единственный уцелевший из всех музыкантов 3-го корпуса. 8-го декабря, спустя пять дней после отъезда Наполеона, мы прибыли к стенам Вильно[76]. С разрешения генерала Ледрю я вошел в город первым для того, чтобы выяснить, какие меры были предприняты для нашего приема, и на какие ресурсы мы могли рассчитывать. У въезда царили хаос и суматоха —   их можно было бы сравнить только, с переправой через Березину. Наведением порядка никто не занимался, и в то время когда мы задыхались у главных ворот, были и другие открытые входы, но мы не знали об этом, а нам никто о них не сказал. Наконец-то мне удалось пробиться внутрь, но, добравшись до центра города, я обнаружил, что выяснить, где должен разместиться 3-й корпус, совершенно невозможно.

Полный хаос и неразбериха и в резиденции губернатора и в муниципалитете, наступал вечер, а я все еще ничего не выяснил про квартиры моего полка. Преодолевая усталость, я пошел в дом, князя Невшательского, по которому непрерывно сновали слуги, и после легкого ужина в виде горшочка варенья без хлеба, я заснул на скамейке, отложив дальнейшие поиски до утра.

Глава VIII. От Вильно до Ковно

Наша армия в Вильно. — Нерешительность короля Неаполя. — Русские атакуют. — Поспешный уход. — Маршал Ней сражается в арьергарде. — Марш на Ковно.

На рассвете я возобновил свои усилия, чтобы узнать новости о своем полке. То, как выглядел город, не имел ничего общего с виденным ранее. На стране, через которую мы прошли, лежал отпечаток полной разрухи, которой мы одновременно были и виновниками и жертвой.

Ее города были сожжены, жители их большей частью находились в бегах, бежали, а те немногие, что остались, страдали так же, как и мы, и, казалось, были ошеломлены божественным проклятием, уничтожившим все. Но в Вильно дома все еще стояли, люди занимались обычными ежедневными делами, все свидетельствовало о том, процветает этот богатый и густонаселенный город. Но, тем не менее, по центру Вильно бродили наши оборванные и голодные солдаты. Одни —   платившие золотом за крохотный кусочек хлеба, другие —   взывавшие к милосердию тех, кто пять месяцев назад восхищался ими.

В то время как поляки ходили подавленные —   все их надежды рухнули, сторонники России не могли скрыть своей радости. Евреи просто заставляли нас платить за все, а лавки, рестораны и кофейни, будучи не в силах удовлетворить все потребности такого большого числа покупателей, закрылись в первый же день, и жители, опасаясь, что наша ненасытность спровоцирует голод, попрятали все свои запасы провизии.