Воспоминания "Встречи на грешной земле"

А далее, прошло некоторое время, и она после нескольких совещаний начала понимать, что перед ней сидят совсем не те люди, к которым она в партийной среде привыкла. Так на одном из совещаний, где был установлен строгий регламент, во время выступления Николая Павловича Акимова, как всегда остроумного и ехидного, Фурцева все время его перебивала. На что Акимов, склонив свою хитрющую голову набок, в наивежливейшей манере произнес: «В следующий раз, Екатерина Алексеевна, я обязательно захвачу с собой шахматные часы. И буду переключать их, когда станете говорить вы». Все засмеялись, захлопали, а Фурцева больше никогда в этот раз не перебила. У партработников такой реплики, разумеется, не могло быть.

В другой раз, когда Афанасий Салынский отозвался положительно о каком-то спектакле, Фурцева, перебив его, заметила, что ей известно другое мнение, выше которого быть не может. На что Салынский возразил, что есть нечто, выше всякого мнения. И, когда Фурцева грозно вопросила: «Что же это?!» — Салынский, побледнев как полотно, промолвил: «Истина!» И опять зал грохнул аплодисментами. А Фурцева, наверное, отметила, что и такое тоже в привычной партийной аудитории никогда бы не прозвучало.

Скоро она стала разбираться в людях и, как всякая женщина, огромное значение придавала тому, симпатичен ей человек или нет. Кроме того, будучи эмоциональной, она, взволнованная спектаклем или чьим-то выступлением, пусть не логичным, но искренним, готова была, оказывая нужную поддержку, пойти даже на смелый шаг. Даже на риск.

Наконец, опять-таки, как и все красивые женщины, она была небезразлична к тому, кто ей давал понять, что ее женская прелесть произвела впечатление. В этих случаях она иногда прощала даже некоторое нахальство поведения. (А театральное зверье — драматурги, режиссеры и особенно актеры, учуяв сие, не преминули этим воспользоваться.)

Под конец Фурцева уже безошибочно знала, кто есть кто. Кто может ее подвести, а с кем можно говорить от-

кровенно, называя вещи своими именами. С той поправкой, разумеется, о которой уже упоминалось.

Вспоминаю в связи с этим один случай. Состоялась премьера в Малом театре моей пьесы «Главная роль». На премьере присутствовала Фурцева и после спектакля высказала всяческие комплименты режиссеру Варпаховскому и мне. Прошло некоторое время, пьесу начали играть уже и в других театрах Союза, а также за рубежом. Как вдруг меня приглашают в Репертуарный отдел министерства, и там старший редактор С. говорит, что Екатерина Алексеевна просила мне передать: в пьесе необходимо сделать поправки.

Какие?

Она не сказала.

— А вы не спросили?

Разводит руками. Дескать, кто он, чтобы допытываться у начальства. И добавляет: — Я думал, вы сами поймете.

— А я не понимаю.

Жаль.

И вижу, что он в растерянности. Не знает, как ему быть. Но, главное, что доложить министру.

Тогда я говорю: — Запишите меня к ней на прием. А до этого никаких поправок делать не буду.

Это его устроило. И вот через день я уже нахожусь у Фурцевой, в ее кабинете на улице Куйбышева, и она усаживается со мной на уголок длинного стола заседаний. Наискосок, что означает: разговор будет доверительный.

Ну и как? — спрашивает. — Сделали поправки?

Нет.

Почему?

— А какие?

О, Господи! — восклицает. — Не мне вас учить.

Ничего не понимаю, — говорю. — Вы же были на спектакле. Поздравляли нас с Варпаховским. Вам все понравилось. И вдруг? Что случилось?

Мнется, кивает головой, поправляет волосы, в общем делает все, что угодно, только не отвечает на вопрос. Но, видя, что на меня это не действует, наконец выдавливает из себя:

Ну, сделайте поправки, я вас прошу, вам что, этого мало?

Екатерина Алексеевна, — говорю, — я вас не узнаю. Вы всегда конкретны и от людей требуете конкретности. И вдруг — поправки, а какие не говорите!

Вы что, — спрашивает, страдальчески подняв брови, — хотите, чтобы я вам все сказала? — И делает ударение на «все».

Разумеется.

Ну, хорошо. На спектакле был Лебедев, и он считает, что ситуация в пьесе списана с его личной истории. И требует поправок. Теперь ясно?

А что за птица этот Лебедев?

О, Господи! Да это же консультант Никиты Сергеевича по вопросам культуры! Вы что, не знали?

Понятия не имел. Не только об его личной истории, но и о нем самом. В гробу я хотел, в белых тапочках... — Но тут она повела глазами по потолку и стенам, а потому я закончил иначе: — Ну и что?!

— Как, «ну и что?». Мне ведь надо будет ему отвечать, сделали вы поправки или нет? Вы понимаете? (И шепотом.) Ну, сделайте хоть что-нибудь, все равно он второй раз на спектакль не пойдет. Чтобы я могла ему сказать — поправки внесены. Ну? Ради меня.

Екатерина Алексеевна, — сказал я, выдержав весомую паузу, — извините, но как министру я вынужден вам отказать. Однако как женщине, — и я повторил, — как женщине не могу не уступить. Поправки будут.

Ну и душенька! — воскликнула она. И мы расстались довольные друг другом.

Поправки я сделал так: зачеркнул в пьесе несколько слов и сверху надписал слова такого же смысла. Вот так все и обошлось.