Воспоминания "Встречи на грешной земле"

Но вернемся к Варпаховскому. За пять лет (с 1962 по 1967 год) Л.В. поставил на сцене Малого театра три мои пьесы: «Палату», «Главную роль» и «Дипломата». Но мы с ним начали встречаться еще до 1962 года, когда он был главным режиссером театра имени Ермоловой. Он позвонил мне с тем, что желал бы познакомиться с моей новой пьесой «Точка опоры». Пришел, я прочел ему пьесу, и Л.В. захотел поставить ее в своем театре. Читка на труппе прошла отлично. Но пьесу до того уже принял к постановке МХАТ, и Л.В. пришлось бы выпускать спектакль вторым экраном. Он и на это был согласен. Но заупрямился МХАТ, и дело сорвалось. А жаль, потому что хотя во мхатовском спектакле и были актерские удачи (Грибов, Блинников, Лаврова), но скорей всего у Варпаховского спектакль получился бы достоверней.

Успех спектаклей Варпаховского в ермоловском театре поднял популярность актеров, и, как это нередко бывает, они, приписывая все заслуги только себе, стали съедать режиссера. (Театр это такое место, где взаимные обиды всегда в избытке.) В результате, если режиссер умеет отбиться, все приходит в норму. Если нет — ему лучше уйти. Варпаховский ушел. Вот тогда я и предложил Малому театру пригласить Л.В. на постановку «Палаты».

После этого наши отношения стали теснее, мы подружились домами. Ида Самуиловна, жена Л.В. — милейшая женщина, которую все почему-то звали Дусей, была человеком гостеприимным и полным юмора. Ее знакомство с Л.В. состоялось в лагере, куда она попала совсем юной. Она пела в лагерном театре, где он ставил спек-

такли, а потом они поженились. Ей, как и Л.В., было что рассказать о лагерной жизни. А я, в свою очередь, мог поведать им о войне и про жизнь по эту сторону решетки.

Взаимная симпатия наших семейств росла, и мы даже стали проводить вместе лето в приморском эстонском городке Пярну, где, кстати, эстонские режиссеры тоже ставили мои пьесы.

Дальнейшая совместная работа с Л.В. хоть и сопровождалась иногда спорами — без этого не обходится — укрепляла нашу дружбу.

Тем болезненней оказался разрыв наших отношений, возникший в последние годы его пребывания в Малом театре. Правда, незадолго до смерти Л.В. примирение формально состоялось, но общение уже не восстановилось.

Теперь о причине разрыва. Лагерь, как я уже упомянул, сказался, очевидно, и на характере Л.В., навсегда напугав Варпаховского. Так, например, после читки «Палаты» на труппе Малого театра, когда ее все приняли единодушно, Л.В. счел нужным «сигнализировать» руководству театра, что, на его взгляд, пьеса рискованная. Об этом вспомнила как-то завлит театра З.Апухтина в ответ на какое-то замечание Варпаха. Он метнул на меня косой взгляд, смешался и, ничего не сказав, сильно покраснел.

Пьеса эта шла долго и дожила до времени, когда при Брежневе начался отбой критики Сталина. И что же? Л.В. возобновил свои опасения, прося меня снять реплики, осуждающие сталинизм. Якобы этого требуют зрители. Я, разумеется, отказал. Но меня поразило, что человек, немало пострадавший от беззаконий сталинщины, продолжает бояться критики этого периода.

Я тогда объяснил себе его страх тем, что Л.В., потерпев от ермоловцев, опасается, как бы Министерство культуры СССР не помешало ему укрепиться в Малом театре. Ладно, подумал я, будем надеяться, что, войдя прочно в штат театра, он почувствует почву под ногами и станет смелее.

Но ситуация, возникшая с пьесой «Куст рябины», вызвала уже с моей стороны разрыв отношений. А дело было так.

Читка пьесы на худсовете Малого театра превратилась, по существу, в читку на труппе. Большой кабинет тогдашнего директора театра А.В. Солодовникова был заполнен артистами. О пьесе разнесся добрый слух, и на читке присутствовали даже режиссеры из Болгарии и Чехословакии. Когда я кончил, все, после долгих аплодисментов, стали твердить только одно: немедленно приступать к репетициям. Варпаховский тоже выступил «за», но как-то уклончиво.

На следующий день едва ли не все актрисы старшего поколения подали заявки на главную роль — Старушки. (По сюжету ей, 80-летней женщине, приходит приглашение из США от сына. Ну, а далее следуют все перипетии, связанные с этой поездкой и пребыванием Старушки в Америке.)

Тогдашние редакторы Министерства культуры СССР, которые определяли репертуар театра, получив пьесу, забросали меня вопросами, смысл которых подспудно сводился к одному — какой национальности Старушка? (Не еврейка ли? В те годы отъезд евреев из Союза яростно осуждался.) Я же говорил им, что суть пьесы в том, что Родина для человека означает тем больше, чем больше он сделал для Родины, а не наоборот — урвав от нее. Все же прочее не имеет значения. Но редакторы не успокаивались.

В канун заседания худсовета театра, который должен был уточнить сроки постановки, ко мне приехал на дом Варпаховский — «поговорить». И оказалось, что его, как и редакторов, также волнует вопрос о национальности Старушки. Причем он считает, что если Старушка еврейка, то спектакль не разрешат, если же иной национальности, то это никому не будет интересно.