Восстание

— Перед нами легкая полевая скорострельная трехдюймовая пушка образца 1900 года, — деревянным голосом и очень громко начал чеканить он слова, когда-то вызубренные на занятиях с вахмистром. — Сия пушка состоит из двух главных частей: тела орудия с замком и лафета с ходом… — Он дотронулся до колеса, обтянутого толстым шинным железом, и, от этого прикосновения вдруг вспомнив весь устав сразу, заговорил так быстро, точно под гору понесся сломя голову. Он рассказал, что тело орудия делится на казенную, дульную и среднюю части; что креплено оно стальными кольцами и имеет 24 нареза постоянной крутизны; что если подкопать землю под сошником, то пушка может стрелять на 8 верст, что каждое деление прицела увеличивает дальность полета снаряда на 20 саженей, и еще много такого, чего слушатели, конечно, запомнить сразу не могли. Так без передышки рассказывая все, что знал, отставной канонир добрался наконец до лафета, заглянул между станин, и вдруг лицо его приняло снова осмысленное выражение, ожило, брови поползли вверх, и уже не деревянным, а живым голосом он сказал:

— Э-э-э, да она и не пригодна вовсе, действовать не может.

— Как так не пригодна? — возмутился Фома. — Как так действовать не может? Для чего же тогда ты нам весь свой псалтырь читал, а мы, дураки, слушали?

— Очень просто не пригодна, — сказал пушкарь. — Резиновых буферов не хватает, а без них куда стрелишь? Телу орудия сорвет, и с концом…

Все столпились у лафета и все заглядывали за станины. Там на стальном стержне действительно были надеты каучуковые буфера, круглые, как маленькие игрушечные бочоночки, и действительно нескольких буферов не хватало. Во многих местах стальной стержень был оголен.

— А сколько их должно быть, буферов-то? — спросил Фома.

Пушкарь замялся. Когда он по уставу рассказывал о пушке все подряд — было просто; теперь, как назло, количество буферов вылетело из головы.

— Да оно само покажет, — нерешительно проговорил он соображая. — Сплошь они стержень покрыть должны… Однако тридцать шесть… До самого края они должны хватить, до сцепления со стволом. Ствол-то как откатываться при выстреле зачнет, их сжимать станет, а они его — тормозить, назад пихать… Вот он, ствол-то, как на салазках и ездит туды-сюды…

Все замолчали и озадаченно глядели на пушку.

— А если деревянные вставить? — вдруг спросил Фома.

Пушкарь насторожился.

— Кого это?

— Деревянные, говорю, промеж резиновых вставить, — сказал Фома.

Пушкарь удивленно поднял брови, потом задумался, потом усмехнулся.

— Деревянные. Да ты, паря, в уме? Где же они, деревянные, против такой силы выдюжат? Да их первым выстрелом в пыль-копоть истолчит, а ствол сорвет.

— Не сорвет, — упрямо сказал Фома. — Ядреную березку подобрать — выдюжит. Ты то в голову возьми, много ли их, деревянных буферов, будет? Разве пятая часть какая. Они только для упора, а работать резиновые будут, их маленько больше сжимать станет.

И тут все заспорили. Спорил старый пушкарь Терентий Кузьмич, спорил отставной канонир, спорил Фома Нехватов, спорили все партизаны и все сельские казаки, плотным кольцом обступившие пушку. Одни говорили, что «выдюжит», другие — что «не выдюжит», но большинство было на стороне Фомы — уж больно хотелось всем, чтобы пушка могла стрелять по японцам. Ввязалась в мужской спор даже одна старушка-поминальщица. Всю свою жизнь она кого-нибудь учила: то сыновей и дочерей, то внуков и внучек, то правнуков и правнучек, то снох, а то и мужа, если ему не хотелось ссориться, скучно было возражать ей и он молчал — не утерпела она и теперь, чтобы не поучить партизан, которые, кстати сказать, были не старше ее внуков и все казались ей еще подростками, разве что из баловства отпустившими усы и бороды.

— Чисто сдурел парень-то, глядите, — сказала она, сердито взглянув на Фому. — Этакую беду придумал… Да где же такую страсть березкой удержать. Да она как ахнет… Тьфу ты, господи… И кого он знат, никого он не знат, а еще со стариками спорит…

Никто старушку не поддержал, но никто с ней и не поспорил — из-за уважения к ее летам и снисходя к женской слабости обязательно кого-нибудь поучить и непременно вставить в спор свое хоть и пустое слово.

И старушка обиделась.

— Тьфу ты, господи… — еще раз сказала она, обтерла кончиком шали губы и пошла на «божью ниву» поминать покойников, пошла, приподняв подол и осторожно обходя сверкающие под солнцем лужицы.

Никита молча слушал горячий спор партизан и думал, что делать с пушкой, хозяином которой он считал себя теперь. Предложение Фомы было очень заманчиво, но не сорвет ли действительно ствол при выстреле? Наконец Никита решился рискнуть.

— Испробуем, — сказал он. — Не в обозе же нам ее грузом за собой возить. Сорвет — так сорвет, большого убытка не будет…

— Вали, ребята, за березкой на погост да за топором! — крикнул Фома, и все разом засуетились и немедленно нашлось с десяток мастеров, предложивших свои услуги.