Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле

По всей Женеве из домов выбегали вооруженные горожане. Одни спешили на заранее указанные им посты, другие устремлялись навстречу врагу. Загудел набат. Солдаты герцога орали: «Да здравствует Испания! Да здравствует Савойя! Город наш! Бей, бей! Смерть им, смерть!» Савойцы, рассыпавшись по улицам, громко подражали кваканью лягушек — сигналу сбора у женевцев. И когда те выкрикивали: «Кто идет?», солдаты отвечали: «Друзья!» А некоторые из них, чтобы сбить с толку обороняющихся, взывали: «К оружию!» — и уверяли, что враг находится у Озерных ворот, то есть в стороне прямо противоположной той, где на самом деле шел штурм.

Тем временем горсточка отважных женевцев очертя голову бросилась на солдат, занявших Новые ворота. Двое или трое горожан пали на первом же пролете цепного моста, зато другим удалось продвинуться вперед, и савойцы немало от них пострадали. Запальщик был убит, а его соратники отброшены ко второму пролету. Они упорно защищались, но все же были вынуждены отойти туда, где стоял отряд Брюнолье. Некоторым из них пришло в голову спрятаться в домах, но там их сразу же переловили.

Женевцы повернули одну из пушек, стоявших на валу, и навели ее вдоль рва. Перебежчики-французы барона де ла Валь д'Изер, а равно и остальные солдаты, спокойно ожидавшие на лугу Пленпале и в мыслях уже перемерявшие пиками сукна женевских торговцев, приняли первый пушечный выстрел за взрыв петарды, который должен был открыть им Новые ворота. Они схватились за оружие и с барабанным боем двинулись вперед, рассчитывая ворваться в город через пролом. Но не тут-то было! Второй выстрел из пушки, заряженной теперь картечью, причинил осаждающим изрядный урон.

Савойцам, проникшим в город, стало больше не под силу держаться. Теснимые со всех сторон горожанами, расстреливаемые из окон, они кинулись к лестницам, но не смогли ими воспользоваться, потому что те были повреждены картечью. Тогда они стали прыгать со стены в ров, калечась и даже разбиваясь насмерть. Один из них свалился прямо на отца Александра и сильно зашиб его. Осаждающие оставили в городе и во рву пятьдесят четыре убитых и тринадцать пленных.

Сеньор д'Альбиньи, взбешенный тем, что его побили лавочники, был вынужден дать сигнал к отступлению и отправился к герцогу Савойскому, который, скрытно подъехав к Женеве, ожидал на холме Пенша известий об исходе штурма. Когда сеньор д'Альбиньи доложил о постигшей его неудаче, повелитель Савойи ответил только: «Изрядно же вы наложили в штаны!»

* * *

На другой день девять пленных капитанов, в числе которых были д'Аттиньяк и де Сонна, предстали перед советом, приговорившим их к повешению как воров и разбойников. Их немедля отвели на виселицу, сооруженную на Гусином валу. Они уже отправились на тот свет, когда к месту казни приволокли еще четырех пленных, подобранных во рву. Один из них, капрал Лалим, раненный аркебузной пулей, так обессилел, что не смог даже сам подняться по ступеням эшафота. Но, сохранив веселость и здесь, он воскликнул: «Смотри-ка, до чего высоко вздернули моих начальников! Не беда, если мне придется болтаться чуть пониже».

В этом деле женевцы потеряли шестнадцать человек убитыми и двадцать четыре ранеными, один из которых дожил только до рождества. Погибших похоронили на кладбище Сен-Жерве, у самой церковной ограды, и в память их совет постановил воздвигнуть надгробный памятник.

ДИАЛОГ В АДУ

Аббат Дуйе и Тень в аду.

Аббат Дуйе

Сударь, вот уже два столетия, молча и не поднимая глаз, вы прогуливаетесь под этими миртами. Почему вы избегаете общества теней?

Тень

Что вам до того?

Аббат Дуйе

Меня привлекают умы необычного склада, и мне было бы любопытно познакомиться с вами.

Тень

Сударь, у меня нет ни малейшей охоты к такому знакомству.

Аббат Дуйе

Что ж, весьма сожалею. Впрочем, я научился обходиться без общения с людьми.

Тень

Не мудрый ли бы Менипп[482], автор столь злых сатир?

Аббат Дуйе

Менипп больше не существует. Даже тени не вечны. Но я похож на него лицом, сложением и духом. Многие, подобно вам, путают меня с ним. То, что вы приняли за короткий плащ греческого философа, — всего лишь моя пелерина, которая, увы, уже теряет форму и цвет. Я — аббат Дуйе, наставник Наваррского коллежа в Париже, философ-циник и ваш покорный слуга. Я понимаю, с каким почтением обязан я отнестись к вам, сударь, ибо по вашему парику, расшитому камзолу, лентам и пряжкам на туфлях вижу, что вы состояли при французском дворе лет за семьдесят до того, как мне пришлось обучать риторике с кафедры и философии на улицах.

Тень