Восстание элит и предательство демократии

Возможно, расовая интеграция мыслилась как политика, пред­назначенная предоставить всем равный доступ к общей городской культуре. Вместо этого она стала в основном пониматься как страте­гия, обеспечивающая мобильность в области образования. Интегри­рованные школы, как разъяснял Верховный Суд в решении по "делу Брауна", смогут возместить психологический ущерб, причиненный сегрегацией, и дать возможность темнокожим конкурировать за пра­во на любую карьеру, открывающуюся перед талантом. Неверное акцентирование профессиональной карьеры, а не работы и соучас­тия в общей культуре, помогает объяснить то возникшее после шес­тидесятых годов любопытное сосуществование, в политических расовых программах, опасных форм культурного партикуляризма (со­гласно которому, например, темнокожим детям предписывалось чи­тать только темнокожих авторов, дабы избегнуть поветрия, привне­сенного "культурным империализмом") и стратегий, практическое действие которых подрывает партикуляризм в его конкретном вопло­щении в качестве соседской общины.

В 40-е и 50-е гг., согласно Слиперу, либералы принимали как само собой разумеющееся "существование общественного строя, внутренне достаточно монолитного и уверенного в себе для того, чтобы принять темнокожих" на собственных условиях. Было огром­ное количество расовых трений и несправедливости, но также был и значительный запас доброй воли с обеих сторон. Белых как социаль­ную группу, полагает Слипер, еще можно было "завоевать". Не слиш­ком довольные темнокожей миграцией в свои округи, они, тем не менее, стояли за принципы честной игры. (Даже сейчас, замечает Слипер, "городской белый этнос, попавший на осадное положение, знает, что … на самом—то деле не перед меньшинствами пасует он; есть вечные богатые и есть некая новоявленная управленческая эли­та, которая, и в этом состоит утонченнейшая ирония, включает ради­калов, в 60-е гг. изводивших богатых, а потом в 80-е наведших мара­фет, чтобы заявить свои права на классовые привилегии".) Те, кому темнокожие внушали страх или неприязнь, оказались обезоружены перед моральным героизмом, самодисциплиной и патриотизмом движения за гражданские права. Участники этого движения своей готовностью отправиться за решетку, когда они нарушали закон, до­казали глубину своей верности стране, чей расовый этикет они отка­зывались принимать. Движение оправдало притязания темнокожих на то, чтобы быть лучшими американцами нежели те, кто защищал сегрегацию как американский путь. Требуя, чтобы нация оправдала подававшиеся ею надежды, они взывали к общему критерию спра­ведливости и элементарному чувству пристойности, которое выше расовых границ.

С другой стороны, социальный эксперимент, начатый в середи­не 60-х гг., повел к быстрому вырождению расовых отношений. Ак­ции "школьный автобус", "поддержки представительства" и "от­крытых дверей" начали угрожать этнической сплоченности сосед­ских общин и загнали белых представителей умеренных слоев в оп­позицию. Перед лицом их сопротивления либералы "отреагировали самоуверенным негодованием", пользуясь словами Слипера. Темнокожие активисты поощряли расовую поляризацию и требовали новой политики "коллективного недовольства и уполномочивания". Они настоятельно говорили о том, что для темнокожих как жертв "белого расизма" нельзя устанавливать те же образовательные или гражданско-правовые критерии, что и для белых. Подобные нормы уже сами по себе расистские и не годятся ни на что, кроме как указы­вать темнокожим их место. Белая левая оппозиция, которая романти­зировала афроамериканскую культуру как эмоционально-вырази­тельный, раскрепощающий чувство пола, свободный от тормозящих буржуазных запретов образ жизни, поработала заодно с этими на­падками на общий стандарт. Движение за гражданские права зарож­далось как выпад против несправедливости двойного стандарта; те­перь же сама идея единого стандарта подвергалась нападкам как всё собой венчающий пример "институционного расизма".