Восстание на Боспоре

Бывалые люди рассказывали, что уже появлялись в иных странах такие посланники бога, за ними шли рабы, боролись за свое освобождение с оружием в руках. Не такими ли были сицилийский рабский царь Евн-Антиох или вождь пергамских рабов Аристоник?

Вокруг образа спасителя – сотера – начало складываться ядро наиболее активных фиаситов-борцов, которых не удовлетворяла проповедь смирения и блаженства на том свете. Им более по душе было бы появление сильного и смелого мужа – вожака сирых и угнетенных. Его сразу признали бы за долгожданного спасителя.

Сотериты имели свой особый тайный знак – якорь, символ спасения. Они чертили его на земле при встречах и так узнавали друг друга. Якорь иглами выкалывали на коже, хотя такой знак мог принести его носителю пытки и мучительную казнь. Хозяйские ищейки пронюхали о новом течении среди молельщиков единого бога и разгадали в этом течении начало того всесокрушающего потока, который именуется бунтом. Тем более что тысячи людей, доведенные до полной безысходности, ждали лишь сигнала, готовые прорвать все препятствия и хлынуть все сметающими волнами на поработителей и обидчиков.

Царь Перисад и аристопилиты знали, что народ легче держать в цепях, когда он темен, разъединен, не имеет вожаков, какими могли явиться мятежные сотериты. И, проведав о том, что последние окрылены началом нового похода скифов и готовят заговор, со всей энергией разыскивали этих опасных людей.

Рассказ Гликерии о том, что она видела и услыхала на вилле, захваченной разбойным отрядом Пастуха, а также сведения, полученные от Форгабака, сразу дали в руки Саклея повод для решительных действий.

Старый вельможа уже предвкушал завтрашнюю победу, которая еще больше укрепит его положение как первого помощника царя и обезглавит гидру народного недовольства.

3

Разорившийся откупщик Оронт в помятом, разорванном на локтях скифском кафтане брел туда же, куда и все, в пьяной задумчивости. Он с усилием приподнимал брови, стараясь шире раскрыть глаза, тусклые, закисшие. Небритая борода его росла прямыми колючими пучками. Губы обгорели, потрескались, как у тяжелобольного. Его мучительно тянуло опохмелиться.

– О спаситель, – бормотал он, дыша перегаром, что заставляло прохожих сторониться его, морща носы, – теперь мне ничего больше не остается, как обратиться к тебе. Ибо все боги эллинские отвернулись от меня. Я приносил им когда-то богатые жертвы, был старостой храма Гермеса Рыночного, а теперь сплю на земле около этого самого храма. Я не могу вспомнить без боли в кишках о тех кувшинах вина и бараньих стегнах, что возлагал ранее на алтари богов. Почему же боги забыли обо мне?! Разве это справедливо? Нет! Боги любят богатых, они жадны на обильные приношения, но сами очень скупы на дары! Не хочу и не буду больше кланяться Зевсу! Прошу тебя, единый, новый бог, помоги мне выбраться из нищеты, и я принесу тебе подарки лучшие, чем приносит вся эта шваль. А на первый случай обеспечь меня хотя бы ночлегом, едой, а главное – выпивкой!.. О!

Последнее восклицание относилось уже не к единому богу, а к подошедшему человеку. Он неожиданно появился рядом. Оронт хотел отвернуться от сладкой улыбки морщинистого лица, столь знакомого по прежним кутежам. Но подошедший откинул полу серого плаща обрубковатыми пальцами и приветствовал его с хрипотой в голосе:

– Это ты, почтенный Оронт, сын Аспурга, внук богатого в свое время Гермогена! Привет тебе и благо от всех богов!

Пьяница отвернулся и плюнул с досадой.

– Иди-ка ты на дно самого Стикса вместе с богами и их благами! Отстань! Я иду молиться спасителю. Новый бог прислушивается к голосу бедных. А Зевс и вся его олимпийская братия заелись! Зажирели!..

– Ох! Что ты говоришь! Страшись говорить так, иначе тебя постигнет несчастье!

– Не каркай, ворон! Еще раз говорю – отстань! Большего несчастья, чем мое, не может быть. А Зевсу я скажу прямо, пусть он услышит меня: он сверг своего отца Кроноса, захватил теплое место на Олимпе, а теперь забыл, что есть люди и горе. Надеюсь, безыменный бог свергнет его самого с трона.

– Ай, ай! Страшные слова говоришь ты. Я отошел бы от тебя, богохульник, но… я тоже иду поклониться единому. Да!

– Тьфу, Форгабак, как ты противен мне! Почему ты не уедешь к себе в Танаис? Ты завонял Пантикапей, как лесная вонючка берлогу барсука. Противный энарей! Иди, у меня уже нет денег, ты их выманил. Все расписки и накладные тоже в твоих руках.

Глаза Форгабака вспыхнули недобрым огнем, но тотчас погасли. Бывшие собутыльники некоторое время шли молча. Форгабак вздыхал и бормотал молитвы, поглядывая искоса на откупщика. Выждав момент, начал:

– О Оронт! Глубоки замыслы богов, и не нам с тобою дано проникнуть в их суть. Молись единому богу, но мне кажется, что под этим именем скрывается сам Зевс.

– Ты думаешь?

– Подозреваю, друг мой. Это очередная хитрость великого бога. И, молясь единому, не обижай Зевса. Когда заходишь во двор чужого тебе человека, остерегись всех его собак. А то будешь кормить одну, а другая хватит тебя зубами за икру. Да.

– Гм…