Восстание на Боспоре

– Чего ты? – улыбнулась княгиня. – Уж не грызет ли и тебя черный червяк зависти?.. Я говорила тебе и еще скажу: пойдешь за Фарзоем, будешь велик и славен! Будешь упираться – сгинешь, как комар при первом морозе. Сейчас два пути: или с Диофантом и его наемниками – это путь позора и унижения, или с Фарзоем. Второй путь ведет к славе и успеху. Выбирай!

Мирак засопел от внутреннего волнения. Табана умела влиять на него. После минутного колебания князь вздохнул и сказал:

– Фарзой стоит лагерем у Трех Курганов. Это час пути.

– С богом вперед! – Табана взмахнула плетью. – Эй, воины! Вперед, под знамя славного князя Фарзоя, к славе, к победе, к добыче!

Войско дружно двинулось навстречу мглистым далям, воины затянули песню. Едучи плечо в плечо с Мираком, княгиня расспросила его подробно о его поездке, интересовалась внешностью Савмака, заставила подробно перечислить все вооружение, полученное в Пантикапее. Наконец засыпала расспросами о Фарзое – как он выглядит и о чем больше всего говорит с друзьями?

– Знает ли он, что в твоем посольстве и я участница?

– Нет, княгиня, не знает. Я не сказал об этом Фарзою.

– Правильно поступил. Ну, а он сам не интересовался мною, не спрашивал обо мне?

– Нет. Но когда пленный воин сказал, что ты в отряде Андирака скрываешься от домогательств Гориопифа, то, как мне сказал Танай, он сильно разволновался…

– Разволновался? – оживилась Табана, оправляя ожерелье.

– И хотел сразу же выступать в поход, чтобы выручить тебя на беды… «Это, – говорил он, – жена покойного друга моего, и я обязан защитить ее жизнь и честь».

Лицо Табаны ярко вспыхнуло, брови дрогнули, улыбка расцвела, подобно весеннему степному маку. Вдова почувствовала себя почти полностью счастливой от сознания, что Фарзой не забыл ни дружбы с Бораком, ни ее самой.

– Мне кажется, что мы едем медленно, – вдруг сказала она. – А что, если Андирак поведет войско, а мы дадим коням волю и проскачем до лагеря галопом?.. Не люблю я эту томительную езду шагом!

9

На раскинутой кошме посреди княжеского шатра жаром горели золотые предметы. Пифодор бросил тут же связки мехов и зеленую накидку с золотым шитьем.

– Это – золотой калаф с самоцветами, говорят, принадлежал еще старой царице Камасарии. А накидка привезена царицей Алкменой из Фанагории.

Фарзой испытующе взглянул на усатую физиономию грека.

– Когда ты успел добыть такие украшения? Просто я удивляюсь тебе, родосец! Неужто в ту ночь, когда нас с тобою намеревались казнить?

Пифодор скривился в лукавой улыбке и затряс головой, звеня серьгою в ухе.

– Нет, не в ту ночь. Да не то важно, князь, а другое…

– Что же?.. Кому надевать столь красивые наряды? Женщин нет в нашем лагере. Надо отослать эти драгоценности обратно в Пантикапей и вручить Савмаку, он подарит их Гликерии.

– Нет, Гликерия не примет их, у нее есть и не такие!.. Она сама дала мне эти уборы!

– Для чего?

– Ах, князь, как коротка твоя память!.. Ведь в степи страдает от неудобств походной жизни жена друга твоего – Табана!.. И через час она будет здесь. Мирак выехал ей навстречу. Чем ты обрадуешь ее?.. Накормишь бараниной и угостишь боспорским вином? Это неплохо. Но если ты подаришь ей вот эти вещи, то угодишь ее женскому чувству как нельзя более.

Князь рассмеялся и, подойдя к греку, дружески хлопнул его рукой по плечу.

– Велики твои способности, пират! Ты мог бы стать царедворцем у какого-нибудь владыки – и, клянусь, был бы его любимцем! Хотя тебе у Палака и не повезло.

– Не повезло у Палака – повезет у другого скифского повелителя!

Грек усмехнулся и блеснул черными глазами.

– Что ж, будь по-твоему! Пусть вдова Борака носит царские одеяния, прошедшие через руки пирата.

Вошел Танай. На вопрос князя, что нового, ответил:

– Прибывают люди из степи. Только что подъехала ватага молодых степняков из северных родов, человек сто. И пеших из моего бывшего отряда уже собралось столько же. Лучшие из бойцов.

– Из твоих будем готовить пешую фалангу, вооружай их как гоплитов, сам и в бой поведешь их!

– Спасибо!

– А степняков проверь, кто и откуда. Место их – около ручья, оружие выдавать им не спеши.

– Слушаю и повинуюсь!

– Как подойдут рати Мирака и Андирака, тогда видно будет, кого прежде вооружать, а кого после… Идите оба!

После года унизительного рабства и тяжелой, почти нечеловеческой жизни корабельного гребца-кандальника, Фарзой стал любить одиночество. Оставаясь один, он словно читал заново книгу своей жизни. Казалось, последний ее год, проведенный в рабстве, был богаче событиями и переживаниями, чем все предыдущие. Можно забыть и не вспоминать о детстве, о времени учения на Родосе, о пирах Палака и собственных радостях и печалях при возвращении домой. Даже краткосрочный плен у тавров стал теперь уже далеким сном. Но вот год сидения у весла, работа в кузнице, кислая лепешка и вонючая безрукавка, в которую его нарядил Диофант, не забудутся никогда!