Восстание на Боспоре

Шум стал громче, потом раздался предупреждающей стук по столу чем-то твердым. Голоса утихли не сразу, пока их не охладил скрипучий, недовольный голосок Саклея:

– Расшумелись не вовремя! Не место за трапезой говорить о делах тайных! Пейте и угощайтесь во славу богов и царя нашего! Славьте великого Митридата! Вино создано для веселья! А после вина молодому нужна женщина, а старому – сон… Мудрость же никогда не дружила с хмельной головой. Негоже, если кто услышит ваши горячие речи.

Воин отшатнулся от окна, словно ударенный в лицо, и бесшумно спрыгнул с каменной подножки. Быстрыми шагами стал ходить взад и вперед, обуреваемый мыслями, преисполненный разноречивых чувств – возмущения, злости, надежды и не передаваемой словами обиды за себя, свой народ. То страшное, что он услышал, было подобно внезапной вспышке света, прорвавшей пелену, что застилала ему глаза. Жуткая правда раскрылась перед ним, он в один миг увидел и узнал больше, чем мог бы в других условиях узнать за целую жизнь.

Ему хотелось сейчас же мчаться в степи – к царю скифскому Палаку и упасть к его ногам с мольбой. Скорее, скорее на Боспор! На помощь единоязычному племени скифов-сатавков! Против иноземных палачей и царского Пантикапея! О боги! Царь и все хозяева-эллины слабы, слабы, слабы. Народ сильнее, он мог бы одним ударом смести и царя и всех его приспешников. Но как это сделать?.. О царь Палак, приди к нам!..

– Эй, посматривай! – послышалось из темноты.

– Все спокойно, – пробормотал воин.

– Смотри, Савмак, – ворчливо отозвался Фалдарн, приближаясь, – ты хороший воин, но у тебя слишком много осталось учености. Ты имеешь дурацкую привычку стоять или ходить с выпученными глазами и ничего не видеть. Я подошел – ты и не заметил. Только демон знает, о чем ты думаешь. Воину думать не полагается…

Сотник, ворча и ругаясь, пошел дальше осматривать караулы. Савмак продолжал передумывать услышанное, и оно представлялось ему все более чудовищным и ненавистным. В его душе бушевала буря. Он в этот час трижды возненавидел Перисада и все царское окружение, его захватило это жгучее чувство, уже не новое для него, но теперь отлившееся в наиболее яркую и определенную форму. И вместе с ненавистью росла решимость, жажда действия, борьбы…

Ночь покрыла все, но ненадолго. Взошла луна, мрак рассеялся. Стены дворца, колонны храмов и зубцы стен акрополя выступили отчетливо и выглядели белоснежными.

– Эй! – опять послышался голос Фалдарна. – Ты не уснул, Савмак? Сейчас тебя сменят.

– Я не сплю.

– Хорошо! – Сотник зевнул, его зубы блеснули лунным серебром.

9

В склепе сумрачно и становится все темней. Серый тусклый поток света слабо проникает сюда через узкий вход. Человек входит бесшумно и уверенно, как в собственный дом. Ставит на пол небольшую ношу и начинает прилаживать на уровне головы факел, вставляя его в кольцо, ввинченное в стену. Потом долго высекает огонь и, раздув трут, старается запалить сухую траву. В темноте становится виден его нос, потом губы и сосредоточенные глаза. В углу слышатся шуршание сухих листьев и сонный зевок.

– О, – удивляется вошедший, – ты уже здесь, Атамаз! Отсыпаешься?

– Охо-хо!.. Вздремнул немного. Сон заменяет пищу. Хорошо тебе, царскому конюху, всегда сыт и спишь сколько хочешь. Свободный человек.

– Нет, брат мой, не шути. Вольноотпущенник у царя – тот же раб. Сплю я, правда, достаточно. Но насчет еды – сам промышляю. Спасибо, на кухне друзья, так куски дают, что остаются. Иногда даже лучшие.

– Ну? Неужели лучшие? И вино дают?

– Иногда и вино… Вот я принес, попробуй.

Атамаз при упоминании об еде и выпивке быстро вскакивает и, разминаясь после сна, смеется. Факел освещает его черное от ветра и солнца лицо с жидкими усами и бородой цвета прошлогоднего сена. Косые, козлиные глаза смотрят все с той же лукавой и язвительной насмешкой. Но лучи черных и острых морщин возле глаз, преждевременная сухость уже не юношеского лица, жилистая шея и ширококостная, нескладная фигура свидетельствуют, что минувшие годы прошли не в забавах, а в труде и нужде, закалили этого не избалованного жизнью человека.

– Вот бы мне в подружки, скажем, повариху! И я был бы сыт и пьян! По правде сказать, была у меня девка хорошая в храме Афродиты Всенародной. Да Синдида еще три года назад заметила, что она меня подкармливает. Наказала ее строго, а еду и питье – под замок!.. Мне же сказала, чтобы я без подарка богине не появлялся у храма. Скупая баба. Это только твои повара могут обкрадывать царя.

– Не скажи… Тоже попадают больше объедки, а вино – разбавленное. Кто эти объедки оставил – неизвестно. Возможно, слюнявый какой.

– Это не беда, давай!

– Может, Савмака подождем?

– Нет, нет! – решительно возразил Атамаз, глотая слюну. – Ты, Лайонак, сыт, тебе легко ждать, а у меня в брюхе собаки визжат. Нас теперь стали кормить уже не просом и викой, как раньше, а отрубями, мякиной, словно овец. Только и живы тем, что на рынке стащим да, бывает, в мусоре найдем.

– Ты же старший среди уборщиков.

– Старший, да не сытее других. Вот новый урожай соберут – думаю, лучше будет.