Восстание на Боспоре

– Молюсь богам хозяина моего. Никаких фиасов не знаю. Да и зачем они мне? Никогда на старших руки не поднимал, голоса не возвышал, злого не умышлял. Бери, господин, не пожалеешь!

– Семья есть?

– Семья есть. То есть нет, нет!.. – Мужчина бросил взгляд на женщину и детей, и густая тень заволокла его лицо. Он быстро превозмог себя и рассмеялся. – Отрекаюсь от этой женщины и ее детей! Полностью и навсегда!

– Сколько хочешь?

– Два мешка зерна пшеничного и масла три кувшина, да крупы…

– Ого, – присвистнул покупатель, – да за такую цену я себе трех молодых девок куплю!

– А что толку от девок твоих? Со всеми сразу спать не ляжешь. Да и борода твоя с проседью. Тебе надо такого раба, как я. Дай мне дубину и иди со мной куда хочешь – обороню!

– Говори настоящую цену, – нахмурился бородач.

– Говори ты…

Сошлись на трех мешках проса и одном кувшине масла оливкового.

– Маловато, – вздохнул будущий раб.

– Пойми ты, дубина, что масло-то синопское, заморское!

– Согласен.

Оба направились к храму Гермеса Рыночного, где толпилось немало людей. Астрагал стал на ступени храма и громко провозгласил:

– Я, свободный пелат, потерявший за долги свои хлеб и землю, выгнанный из своего дома по приказанию милостивого господина Саклея, сына Сопея, отрекаюсь навсегда от той женщины, что стоит здесь, и детей ее своими не считаю… Вот они – женщина и дети, посмотрите на них!

Жена его с детьми стояла невдалеке, и слезы потоком лились из остановившихся, бесчувственных глаз. Всем хорошо был известен смысл этого отречения, оно предшествовало порабощению главы семьи. Объявляя жену и детей чужими, Астрагал ограждал их от возможных притязаний со стороны хозяина и закона, поскольку раб не мог иметь свободное потомство.

– Имеющие уши да слышат! – утвердил это заявление дежурный жрец, делая правой рукой магический жест, а левой принимая монету от бородатого покупателя.

– А теперь я один, холостой и одинокий пелат Астрагал, продаю себя навечно в рабство господину и хозяину…

Крестьянин запнулся и вопрошающе уставился глазами на бородача.

– …Саклею, сыну Сопея, лохагу пантикапейскому, – подсказал покупатель, надменно оглядывая толпу.

– О! – восхищенно отозвались многие. – Какого хозяина приобрел!.. Сыт будешь!

– Саклея?.. – поразился Астрагал, широко разводя руками. – Был я у него должником, разорен этим человеком – и вот к нему же в рабы попал!

– Ну? – сердито перебил его покупатель. – Может, не нравится, так я другого найду!

– Нет, нет! – спохватился Астрагал. – Это я так, к слову сказал. Так вот – продаю себя навечно в рабство господину и хозяину Саклею… за цену… – Дальше следовало перечисление того, на чем они сторговались.

Тут же кузнец за небольшую мзду надел на шею новоиспеченному рабу ошейник и велел стать на колени перед наковальней. Несколько ударов молотком – и Астрагал поднялся на ноги. Чужим, одичалым взором оглядел он толпу, потрогал рукой за ошейник… Совершилось!.. В толпе раздался смех. Раб попробовал улыбнуться, но лицо перекосилось в гримасе, еще больше развеселившей толпу.

Человека не стало. Он за одно мгновение превратился в «говорящее орудие», двуногий скот. Теперь ему не было места с людьми, он не являлся членом общества, стоял вне законов и установлений, не защищенный ничем от прихоти и каприза хозяина. Последний мог уморить его голодом, забить до смерти палками, убить, как негодную собаку, не неся за это не только ответственности, но даже не рискуя ни добрым именем, ни благорасположением.

– Зачем, Анхиал, ты купил этого нищего? – спросил кто-то из толпы.

– Взамен беглого, – буркнул тот, не оборачиваясь.

Астрагал смотрел на семью и мысленно прощался с нею. «Теперь вы не умрете с голоду», – говорили его глаза, наполненные влагой. Маленькая дочь хотела кинуться к отцу, но он сделал жене знак рукой, и та удержала девочку.

– Пойдем, – зевнул Анхиал, которому уже надоели формальности. – Скажи, куда внести плату? Этим, что ли? – он кивнул головой в сторону семьи.

Тот подтвердил. Они удалились.

2

К храму подошел, покачиваясь, Зенон, одетый в полинялую хламиду. Он наблюдал торговую сделку и сейчас смеялся от души. Бывший воспитатель обрюзг и еще больше постарел, но одутловатость серого лица, свидетельствующая о постоянном пьянстве, скрадывала его весьма преклонный возраст. Жрец встретил его приветливо, ибо Зенона знали и уважали, как человека, близкого ко двору в прошлом и живущего царскими подачками сейчас.