Восстание против современного мира

Бергсон, превозносивший élan vital, проводил аналогию, которую мог провести только современный человек —аналогию между технической производственной деятельностью, вдохновленной чисто практическим принципом, и деятельностью разума. Покрыв насмешкой древний «косный» идеал знания как умозрения, он писал: «Все усилия современной философии познания в ее наиболее радикальных формах направлены на то, чтобы вновь привнести знание в производительный труд. Знать —значит делать. Можно по-настоящему знать только то, что делаешь».

[860] Verum et factum convertuntur

(истина и факт взаимообращаются). Согласно ирреализму, присущему этим течениям, «быть» означает «знать», дух отождествляется с идеей, а производительный и имманентный процесс познания —с процессом реальности; так идеализированный производительный изнурительный труд в стиле, свойственном последней касте, отражается в высших областях и заявляет о себе как об «истине». Таким же образом в области философских теорий появляется активизм, который, видимо, прекрасно согласуется с миром, созданным пришествием последней касты и «цивилизацией труда».

И действительно, это пришествие отражается в вышеупомянутых современных идеологиях «прогресса» и «эволюции», которые с научной несознательностью извратили всякую высшую точку зрения на историю, способствовали решительному отказу от традиционных истин и создали самые правдоподобные алиби для оправдания и прославления человека последней эпохи. Мы уже говорили, что миф эволюционизма —это не что иное, как вероисповедание выскочки. Если в последние времена Запад верит не в происхождение свыше, а в происхождение снизу, не в благородство первоначал, а в то, что цивилизация происходит из варварства, религия —из суеверия, человек —из животного (Дарвин), мысль —из материи, всякая духовная форма —из «сублимации» или переноса того, что происходит из инстинкта, либидо, комплексов «коллективного подсознательного» (Фрейд, Юнг), и так далее —во всем этом виден не столько результат отклонившихся поисков, а скорее, и прежде всего, алиби или что-то такое, во что с необходимостью

должна была верить и желать

, чтобы оно было правдой, цивилизация, созданная низшими существами и революциями слуг и парий, уничтоживших древнее аристократическое общество. Нет ни одной области, в которую в той или иной форме не проник бы эволюционный миф, причем с разрушительными последствиями: результатом стало переворачивание с ног наголову всякой ценности, предохранение от всякого предчувствия истины, создание и скрепление всех частей (как в неразрывном магическом круге) мира, населенного оскверненным и злоупотребившим своими возможностями человечеством. В согласии с историцизмом так называемый постгегельянский «идеализм» стал отождествлять сущность «абсолютного духа» с его «становлением» и «самосозданием» —этот дух более не понимался как Бытие, которое есть, которое господствует над собой и владеет собой; человек, сделавший себя сам (self-mademan), почти что стал новой метафизической моделью.

Нелегко отделить процесс упадка по пути золота (эпоха торговцев) от упадка по пути работы (эпоха слуг), так как эти пути взаимозависимы. Как сегодня работа в качестве универсальной обязанности более не воспринимается как отвратительная, нелепая и неестественная ценность, таким же образом кажется не противным, а, наоборот, весьма естественным получать оплату. Деньги, которые более не «горят» в руках, создали невидимые узы рабства, более прочные и более отвратительные, чем те, что в древности хотя бы сохраняли и оправдывали высокий престиж господ и завоевателей. Как всякая форма деятельности стремится стать еще одной формой работы, так она всегда связана с оплатой. В то время как сведенное к работе действие оценивается в современных обществах по своей эффективности, как человек ценится по своему практическому успеху и выгоде; и в то время как, как кто-то заметил, Кальвин действовал как сутенер, пророчествуя, что прибыль и богатство окружены мистикой свидетельства божественного избрания —с другой стороны, призрак голода и безработицы кажется этим новым рабам большей угрозой, чем угроза кнута в древние времена.

Так или иначе, в первом приближении можно выделить фазу, в которой центральным мотивом является стремление к прибыли отдельных индивидов, сосредотачивающих в своих руках богатство и власть (фаза, соответствующая пришествию третьей касты), и следующую фазу, которая все еще разворачивается, характеризуемая господствующей экономикой, ставшей почти что независимой или коллективизированной (пришествие последней касты).