Восставший из ада

Язык буквальна купался в новых привкусах: горькое, сладкое, кислое, соленое; пахло пряностями, дерьмом, волосами матери; он видел города и небо; видел скорость, морские глубины; преломлял хлеб с давно умершими людьми, и щеки его обжигал жар их слюны. И конечно, там были женщины. Постоянно среди хаоса и замешательства возникали воспоминания о женщинах, оглушая его своими запахами, прикосновениями, привкусами.

Близость этого гарема возбуждала, несмотря на обстоятельства. Он расстегнул брюки и начал гладить и ласкать свой член, скорее стремясь пролить семя и избавиться от этих созданий, нежели получить удовольствие.

Бешено работая над каждым дюймом плоти, он смутно осознавал, какое, должно быть, жалкое зрелище являет собой: ослепший человек в пустой комнате, распаленный плодами своего воображения. Но даже мучительный безрадостный оргазм не смог замедлить бесконечно прокручивающуюся перед ним череду воспоминаний. Колени у него подогнулись, и он рухнул на голые доски пола, куда только что расплескал свою страсть. Падение принесло боль, но реакция на нее была тут же смыта новой волной воспоминаний.

Он перекатился на спину и вскрикнул. Он кричал и умолял их перестать, но ощущения только обострялись, словно подстегиваемые каждой новой мольбой, с каждым разом вознося его на новую ступеньку и не принося облегчения.

Вскоре единственным слышным звуком стали эти мольбы, слова и смысл которых словно стирались страхом. Казалось, этому никогда не будет конца, а если и будет, то результат один – безумие. Нет надежды, даже мысль о ней затерялась.

И как только он, почти неосознанно, сформулировал эту последнюю отчаянную мысль, мучения прекратились.

Совершенно внезапно и разом, все. Исчезли. Ушли. Ушли цвет, звук, прикосновение, вкус, запах. Неожиданно резко он был вырван из их волны. В течение нескольких первых секунд он даже начал сомневаться, было ли с ним это или нет. Два удара, три, четыре…

На пятом он открыл глаза. Комната была пуста, голубиные головки и кувшин с мочой исчезли. Дверь закрыта.

Приободрившись, он сел. Руки и ноги дрожали, голова, запястья и мочевой пузырь болезненно ныли.

И вдруг… Какое-то движение в дальнем углу комнаты привлекло его внимание.

Там, где всего лишь две секунды назад была пустота, теперь появилась фигура. Это бил четвертый сенобит, тот, который тогда так и не заговорил и не показал своего лица. Теперь он видел – это не он, а она. Капюшон, прежде надвинутый на лоб, словно истаял, исчез, как и остальная одежда. Женщина, оказавшаяся перед ним, была серого цвета и слегка светилась. Губы кроваво-красные, ноги раздвинуты так, что отчетливо были видны все насечки и надрезы на причинном месте. Она сидела на куче гниющих человеческих голов и зазывно улыбалась.

Это сочетание чувственности и тлена совершенно сразило его. Разве может бить хоть малейшее сомнение в том, что именно она расправилась с этими несчастными? Их разлагающееся мясо застряло у нее под ногтями, а их языки – их было штук двадцать, если не больше – были разложены аккуратными рядами на ее смазанных ароматическими маслами ляжках, словно в ожидании входа… Не сомневался он и в том, что мозги, сочившиеся сейчас из их ушей и ноздрей, прежде были лишены рассудка – под воздействием удара или поцелуя, остановившего их сердца.

Керчер солгал ему. Или солгал, или сам бил чудовищно обманут. Ни малейшего намека на наслаждения в воздухе, во всяком случае, в человеческом понимании.

Он совершил ошибку, открыв шкатулку Лемаршана. Ужасную ошибку.

– О, я вижу, с мечтами покончено, – произнес сенобит, разглядывая его, распростертого на голом полу. – Прекрасно.

Она встала. Языки свалились на пол, посыпались дождем, точно слизни.

– Ну что ж, тогда начнем, – сказала она.

2

– Это не совсем то, что я ожидала, – говорила Джулия, стоя в прихожей. За окном смеркалось, холодный августовский день подходил к концу. Не самое подходящее время осматривать дом, который так долю пустовал.

– Да, работы тут хватает, – согласился Рори. – Да и неудивительно. Здесь ничего не трогали со дня смерти бабушки. Года, наверное, три. И потом, я уверен, последние годы жизни она не очень-то следила за порядком.

– А дом твой?

– Мой и Фрэнка. Он был завещан нам обоим. Но кто последний раз видел моего старшего брата, вот что хотелось бы знать?

Она пожала плечами, притворившись, что не помнит, хотя на самом деле помнила очень хорошо. За неделю до свадьбы…

– Кто-то говорил, что он провел тут несколько дней прошлым летом. Не сомневаюсь, что в любовных играх. А потом опять куда-то исчез. Собственность его не интересует.

– Ну а что, если мы въедем, а он вернется? Он ведь имеет такие же права…

– Откуплюсь. Возьму ссуду в банке и откуплюсь от него. Ему всегда не хватало денег.

Она кивнула, но, похоже, все еще сомневалась.

– Не беспокойся, – сказал он, подходя к ней и обнимая. – Дом наш, малышка. Маленько подкрасим, подновим, и здесь будет, как в раю.

Он испытующе вгляделся в ее лицо. Порой, особенно в минуты, когда ее, как сейчас, терзали сомнения, красота этого лица становилась почти пугающей.

– Верь мне, – сказал он.