Восточная Пруссия глазами советских переселенцев

Некоторые наши собеседники сам термин «политические репрессии»

толковали очень широко, считая таковыми, например, преследования по

знаменитому сталинскому указу от 26 июня 1940 года. Только за три месяца

(август-октябрь 1946 года) судами области было рассмотрено таких дел 844, то

есть людей судили за опоздания и самовольный уход с работы.

Так, Петр Арсентьевич В ачаев навсегда лишился сестры:

Мои старшие братья и сестра Матрена учились в ФЗО, а там всегда был

голод. Вот они и убегали домой чего-нибудь поесть. И за это их поймали и

посадили. Сестру на семь лет. Отправили работать на военный завод. И

однажды, когда там разминировали что-то, произошел взрыв, и моя сестра

погибла. Нам сказали, что это был несчастный случай.

’1— За религию преследовали очень сильно, — считает Октябрина Ивановна

Мешковская.В соседнем доме жила одна бабушка, которая верила в Бога. Так

вот, однажды днем, часа в два-три, когда мы играли на улице, пришел мужчина в

сером костюме; в кармане у него лежал пистолет. Старушки не было дома, он ее

ждал, развлекаясь тем, что стрелял по птицам из пистолета. Когда она пришла,

он ее увел. Больше я ее не видела.

В результате многочисленных бесед у нас сложилось впечатление, что нет

оснований говорить о хоть сколько-нибудь масштабных политических репрессиях

на территории нашей области.

А вот о своей собственной судьбе рассказала Екатерина Максимовна

Коркина. В 50-е годы она вела дневник, в котором описала свои злоключения:

арест, следствие, суд, свое хождение по лагерям. Она приехала в Калининград

вместе с двумя дочерьми из Сталинска (Кузбасс) по вызову мужа, офицера-

фронтовика. Это случилось в феврале 1946 года. Работу по своей специальности

учительницы найти оказалось непросто, поэтому пришлось устроиться старшим

нормировщиком в авторемонтную базу Балтфлота.

Однажды поздним вечером 21 февраля 1948 года к ней на квартиру пришли

сотрудники МГБ и предъявили ордер на арест и проведение

обыска. Искали долго. Просмотрели всю переписку, перевернули чемо- даны,

сделали опись имущества. Вся процедура длилась около двух часов. Затем Е. М.

Коркину увезли.

Из дневника Е. М. Коркиной:

«Меня привезли в величественное здание на площади Победы (нынешнее

здание КГБ), там находилась внутренняя тюрьма МГБ. Здесь дважды выясняли

мои анкетные данные, а дежурный еще спросил, нет ли со мной оружия. Не глупо

ли задавать такой вопрос, если меня уже обыскивали дома? Затем начался

“личный" обыск <...> Во время обыска я стояла лицом к стенке. У меня отобрали

99

резинки, шпильки, часы, кольцо и отдали мою одежду. Я вся дрожала от ужаса и

холода. Охранница нажала кнопку, и явились двое до зубов вооруженных

конвоиров. У них были винтовки, а в кобуре револьвер. “Не много ли, — подумала

я, — для помещения, откуда выхода уже нет, и для женщины, которая потеряла

зрение из-за без конца льющихся слез?"»

Причиной ареста стало письмо, которое Е. М. Коркина написала в ЦК ВКП(б).

Вот рассказ о нем: «В 46-47-м годах через порт отправлялись какие-то продукты

за границу, а нам самим есть было нечего. В порту произошла забастовка. Туда

послали солдат, об этом много говорили в городе. «Знаете ли вы, что творится в

Калининграде?» — с таких примерно слов начиналось письмо. И еще я писала:

«Как в нашем государстве может быть забастовка? Мы что-то неправильно

делаем, если такое происходит». На следствии на меня напирали: «Ты там была?

Ты сама видела?»

Кроме того, в своем письме Екатерина Максимовна1 писала о бедственном

положении гражданского немецкого населения, в особенности детей и женщин.

Из-за этого она, собственно, и взялась за письмо: «Последней каплей, которая

вынудила меня написать в ЦК, был один случай. У нас во дворе была собака.

Кормили ее чем могли, в основном остатками со стола. Однажды я увидела, как

из собачьей миски ели торопливо, подбирая последние крохи, двое испуганных и

голодных немецких ребятишек. Это было невыносимо видеть. Я разрыдалась и

вскоре села за письмо». На следствии и в суде ее обвинили в том, что она жалеет

немецких женщин и детей, тогда как немцы не щадили наших женщин и детей.

Екатерина Максимовна отвечала: «Эта женщины и дети, сироты, не виноваты в

том, что началась война. У меня тоже погибли родные на войне, и я готова была

растерзать немцев. Но здесь я не могла видеть их страдания».

Из дневника Е. М. Коркиной:

«На шестые сутки открывается дверь и выкрикивают мою фамилию. И повели

меня снова по коридорам и лестницам и ввели в кабинет следователя — очень

обаятельного, милого человека. Я всего боялась: боялась говорить, боялась

возражать, боялась оспаривать. Они хотели добиться от меня любыми

средствами признания, в том, что письмо в ЦК ВКП(б) я писала вместе с мужем и

что он должен нести наказание наравне со мной».