Восточно-западная улица. Происхождение терминов «геноцид» и «преступления против человечества»

Декреты, указы и другие документы хлынули со всей Европы в Стокгольм. Лемкин внимательно прочитывал каждую бумагу, делал выписки, аннотации к тексту, перевод. Кипы бумаг множились, дополняемые материалами из центральной библиотеки Стокгольма, где хранились тексты, поступавшие напрямую из Берлина.

Продираясь сквозь эти документы, Лемкин обнаружил постоянные темы, элементы «концентрированного замысла». Трудясь параллельно с Лаутерпахтом, о чьем стремлении защитить права отдельного человека он в ту пору ничего не знал, польский юрист выявил цель немцев – оптовое истребление покоренных народов. Некоторые документы были подписаны лично Гитлером и содержали идеи, высказанные уже в «Mein Kampf» относительно «лебенсраума» – необходимого немцам пространства на востоке.

Первый относящийся к Польше декрет был подписан Гитлером 8 октября, через месяц после того, как Лемкин бежал из Варшавы. Оккупированная немцами часть Польши была включена в Рейх под названием «Присоединенные восточные территории» (Eingegliederte Ostgebiete). Здесь виделась возможность «онемечить» и почву, и народ, поляков «обезглавить или оставить без мозгов»: интеллигенция ликвидировалась, население превращалось в ресурс рабского труда{315}. Следующий декрет подписал 26 октября только что назначенный генерал-губернатор Ганс Франк, ликующе заявив, что под его управлением эта территория скоро избавится от «политических агитаторов, теневых дельцов и еврейских эксплуататоров». Будут предприняты «решительные шаги», сулил Франк{316}

. Экземпляр третьего декрета, от 1 августа 1941 года, о включении в генерал-губернаторство Галиции вместе с Лембергом, обнаружился в бумагах Лемкина, хранящихся в архивах Колумбийского университета.

Лемкин шел по следу, по «отчетливым отпечаткам», складывавшимся в закономерность. Первым шагом обычно было лишение гражданских прав: люди превращались в лиц без гражданства, разрывались узы, связующие евреев с государством, они лишались покровительства закона. Следующий шаг – «дегуманизация»: члены гонимой группы лишались базовых прав. Этот танец-двухходовка совершался повсюду в Европе. Третий шаг – убить нацию «в культурном и духовном смысле»: декреты, издававшиеся с начала 1941 года, указывали на окончательную цель – «полное уничтожение евреев шаг за шагом». По отдельности каждый указ выглядел не столь грозно, однако если взять их все вместе, принятые в разных странах, то проступал общий замысел. Евреи обязаны были регистрироваться, носить выделявшую их повязку со звездой Давида, то есть их легко было обнаружить и идентифицировать, а затем их переселяли в специально отведенные районы, гетто. Лемкин обнаружил указы о создании Варшавского (октябрь 1940 года), а затем Краковского гетто (март 1941-го), предусматривавшие смертную казнь для тех, кто попытается выйти из гетто без разрешения. «Почему смертная казнь?» – вопрошал Лемкин. Не способ ли это «приблизить то, что уже уготовано»?

Конфискация имущества сделала эту группу людей «беспомощной», «зависимой от пайка». Указы ограничивали содержание углеводов и белков в пайке, обитатели гетто превращались в «живые трупы», принудительный труд убивал их. Тех, кто выжил, ожидали новые меры «дегуманизации и дезинтеграции» в ожидании «урочного часа казни»{317}.

В эти материалы Лемкин погрузился с головой, когда из Северной Каролины пришло письмо от профессора Макдермотта с предложением преподавательской работы и визы.

70

На этот раз Белла и Йосеф согласились его отпустить, хотя у Рафала душа разрывалась оттого, что он не сможет «присматривать за родителями» из далекой Америки. Да и добраться до США было непросто: путь через Атлантику перерезала война, в Стокгольме ходили слухи, что и через Советский Союз проезд скоро закроется. Лемкин решил отправляться немедленно и кружным путем: в Москву, затем через Советский Союз в Японию, по Тихому океану в Сиэтл и, наконец, поездом через Штаты.

С собой он захватил очень немного личных вещей и множество документов, сложенных в большие кожаные чемоданы вместе с его собственными заметками. Были получены визы, и Эберштейны организовали прощальный ужин. Стол украсили маленькими польскими флагами, красно-белыми, – надолго запомнившаяся картина{318}.

После недолгой остановки в Латвии, откуда Лемкин бросил прощальный взгляд «в сторону Волковыска», он прибыл в Москву. Поселившись в старомодном отеле с продуваемым холлом и огромными номерами, он прогулялся по улицам, полюбовался Красной площадью, Кремлем, куполами собора Василия Блаженного, которые напомнили ему о любимых в детстве книгах, о поэте Надсоне и ласковом голосе мамы. Присматривался к плохо одетым, неулыбчивым прохожим. Поужинал в одиночестве.