Восточный конвой [ Ночь черного хрусталя. Восточный конвой]

— Джордан, — сказал командир. — Как полагаешь?

— Не думаю, — сказал штурман.

— Джордан так не считает, — сказал командир.

— О’кей, — сказал пассажир. — Поживем-увидим, тогда у меня пока все. А у вас, тренер?

— Я подожду до земли, — сказал тренер. — Хотел только сказать, что у нас всё в порядке.

— Хотите кофе? — предложил штурман.

— Потом, — сказал пассажир. — На земле. Просигналить успели?

— Это автоматически, — объяснил второй пилот. — Комп подает сигнал без наших просьб.

— Спасибо за информацию, — поблагодарил пассажир.

— Не стоит благодарности, — ответил капитан.

Пассажир кивнул и неторопливо вернулся в салон, где включенные табло просили пассажиров воздержаться от курения и пристегнуть ремни.

— Ваши ребята хорошо переносят передряги, — одобрительно сказал пассажир тренеру, когда тот проходил мимо, направляясь к своему месту.

— Иначе нельзя играть, — сказал тренер.

— Покачивает, —  сказал пассажир, держась за подлокотники кресла.

— Не без того.

— Могут быть легкие осложнения, как вы думаете? — спросил пассажир. — Путается вся топография. Может забросить куда-нибудь — в центр какого-нибудь города.

— Без осложнений редко обходится, — сказал тренер равнодушно. — И в городах люди живут.

Пассажир усмехнулся и, ни на что более не отвлекаясь, направился к своему месту. Для этого ему пришлось миновать несколько рядов. Люди, мимо которых он проходил, смотрели на него безразлично. Словно бы его вылазка к пилотам осталась незамеченной.

Кабина снижалась. Само приземление состоялось относительно благополучно. Опускавшаяся кабина счастливо миновала лес, — не очень густой, кстати, — и лишь чиркнула по верхушкам деревьев, по самой опушке, после чего достаточно ощутимо, но все же не очень опасно ударилась о мягкую, поросшую травой землю обширной поляны; аэростаты, успевшие за время спуска стравить почти весь газ (иначе кабину с людьми могло бы унести вообще неизвестно куда), — яркие оболочки баллонов перед тем, как погаситься, еще несколько метров протащили громоздкое тело машины по кустам, безжалостно ломая их, затем опали — и на этом рейс закончился.

Люди еще секунду-другую сидели молча, потом все разом зашевелились, отстегивая ремни и выбираясь с немалым трудом в проходы между креслами. Это было нелегко, потому что кабина лежала с сильным креном на борт — именно на левый, в котором были двери, так что для того, чтобы выбраться из машины, пришлось воспользоваться аварийными выходами. Несколько минут продолжались внезапно вспыхнувшие беспорядочные разговоры — вернее, не разговоры даже, а обмен какими-то междометиями, обрывистыми фразами, малопригодными для изложения мыслей, но прекрасно передающими чувства и настроения, и для того только и служащими, чтобы дать выход внутреннему напряжению. «Ну, слава Богу — смотри-ка, а? Все-таки… — М-да, знать бы заранее… — А я уж было подумал… — Смотрю на тебя, ты сидишь серьезный, как в церкви… — Ну, такое ли приходилось переживать! Вот однажды… — Ладно-ладно, воспоминания потом, сейчас в самый раз было бы глотнуть, это точно…» — и тому подобное. Многие с облегчением закурили, и привычный запах табачного дыма смешался с ароматами летней ночи.

Было двадцать третье июля, пора все еще коротких ночей. Самое начало суток — половина второго, но настоящей темноты так и не установилось: почти полная луна временами показывалась из-за туч и позволяла ясно разглядеть и обширную поляну, на которой приземлилась превращенная в спасательный ковчег кабина самолета, и неравномерно зубчатую, словно кардиограмма больного человека, кромку леса на востоке, и — на севере, поближе — другие заросли, не столь высокие, скорее напоминающие кустарник; похоже, что за ними протекала небольшая речка, быть может, даже просто ручей. На юге и западе лес подступал почти вплотную и уже не выглядел сплошной лентой, но расчленялся на отдельные деревья и их группы. С первого взгляда не было заметно никаких признаков цивилизации: ни захудалой постройки, хотя бы полу развалившегося сарая или охотничьей избушки, и ни единого огонька не светилось, насколько хватал взгляд. Можно было подумать, что потерпевших аварию людей и в самом деле забросило в какие-то забытые Богом и не востребованные людьми края; однако, все прекрасно понимали, что приземлились в Европе, хотя почти на ее окраине — однако, вся Европа населена не так равномерно-густо, как это представляется по книгам, и в ней еще немало мест, где можно и заблудиться, особенно в ночной мгле, и даже погибнуть нечаянно; правда, об этом люди не думали: активной группе не страшно то, что способно всерьез испугать одиночку. И все же мгновенная растерянность, похоже, охватила спасшихся; однако, уже в следующую секунду командир начал отдавать распоряжения экипажу, а тренер — своим спортсменам — и все очень быстро успокоились окончательно и принялись за дело, всем своим обликом и движениями стараясь выразить, что ничего страшного, собственно говоря, не произошло; словно бы такие происшествия были заранее предусмотрены расписанием полетов.

2

(170 часов до)