Восточный цикл. Книги 1-7

– Я буду молиться и за тебя, эфенди. Молитве женщины, которой недолго осталось жить на этом свете, Бог непременно внемлет. Сколько еще ты будешь в Амадии?

– Уже недолго.

– А куда ты отправляешься?

– Этого никто не должен знать, есть для этого причина. Тебе же я скажу одно: мы будем скакать на восток.

– Так ты едешь в том же направлении, что и я. Мой мул уже ждет меня перед домом. Может быть, мы больше никогда не увидимся, потому благословляю тебя я, старая женщина, которая не может дать тебе ничего больше и лучше. Но могу раскрыть тебе один секрет, который тебе, возможно, пригодится. Скоро настанут худые времена для Востока, и вполне возможно, что это коснется и тебя. Если же ты в своей беде окажешься между Ашиетой и Гундиком, последней деревней перед Тхомой, и никто не сможет тебе помочь, то скажи первому встречному, что тебя охраняет Рух-и-кульян – пещерный дух. Если же первый встречный не поймет, обратись ко второму, третьему, пока ты не найдешь человека, который тебя поймет.

– Рух-и-кульян? Пещерный дух? Что это за странное имя? – спросил я столетнюю женщину.

– Этого тебе никто не сможет сказать.

– Ты же говоришь о нем и не можешь меня просветить!

– Рух-и-кульян – существо, которое никто не знает. Оно то там, то здесь – повсюду, где только есть нуждающиеся в помощи, которую они заслуживают. Во многих деревнях есть место, где с ним можно говорить в определенное время. Туда в полночь идут нуждающиеся в помощи и поверяют ему все свои сокровенные желания. После этого оно дает совет и утешение, хотя иногда может грозить и наказывать. Иной человек, облеченный властью, покорно делает то, чего желает от него пещерный дух. При чужом человеке никогда не говорят об этом существе, только праведные и друзья могут знать, где оно находится.

– Тогда твой секрет мне не пригодится.

– Почему?

– Мне не откроют секрет, где его найти, хотя и поймут, что я знаю его имя.

– Тогда скажи, что это я рассказала тебе о нем, и тебе назовут место, где оно бывает. Мое имя знакомо по всем окрестностям Тиджари, а правоверные знают, что они могут доверять моим друзьям.

– Как звучит твое имя?

– Меня зовут Мара Дуриме.

За этим, несомненно, скрывалось нечто таинственное, но это было так по-литературному расхоже, что я не придал ни малейшего значения ее словам. Простившись со всеми, я отправился домой. Там творилось нечто невообразимое; на кухне громко кричали. Старой Мерсине, должно быть, что-то явно не пришлось по вкусу, что она с удовольствием выражала всеми доступными ей средствами. При таких обстоятельствах мне могла пригодиться или навредить любая мелочь. Я вошел и сразу увидел, как Мерсина читает поучительную проповедь смельчаку Селиму-аге. Она угрожающе размахивала перед ним руками; он стоял, опустив глаза, как ученик, получающий нагоняй от наставника. Увидев меня, Мерсина сразу бросилась ко мне:

– Ну-ка, посмотри на Селима-агу!

С повелевающим выражением лица она указала на бедного «ученика», я повернул голову вполоборота, чтобы видеть грешника.

– Этот человек – ага арнаутов? – спросила она.

– Да.

Я сказал это голосом, в котором сквозила уверенность, но как раз этот тон окончательно вывел ее из себя.

– Что?! Значит, и ты считаешь его командиром смелых арнаутов? Я скажу тебе, кто он есть: ага трусов!

Селим-ага открыл глаза и попытался выразить ими протест. Это ему удалось довольно хорошо.

– Не серди меня, Мерсина, ты же знаешь, каков я во гневе, – сказал он.

– Что это вы ссоритесь? – осмелился я спросить.

– Это те самые пятьдесят пиастров, – ответила Мерсина и с презрительным выражением лица указала на землю.

Там лежали две серебряные монеты по двадцать пиастров и одна такая же в десять пиастров.

– Ну и что?

– Деньги от мутеселлима.

Теперь я знал, в чем дело, и спросил:

– За что?

– За арест макреджа. Ты, кстати, знаешь, сколько у него было?

– Приблизительно двадцать четыре тысячи пиастров.

– Тогда Селим-ага сказал мне правду.

– Это невообразимо огромная сумма, которую комендант отнял у макреджа, а моему бравому Селиму-аге досталось всего лишь пятьдесят пиастров.

Когда она гневно обличала коменданта, ее лицо напоминало взбешенный восклицательный знак. Она двинула ногой монеты в сторону и спросила меня:

– А ты знаешь, что сделал этот Селим-ага?

– Что?

– Он просто взял деньги и ушел, не сказав ни слова. Спроси его, не лгу ли я!

– Что мне оставалось делать? – взвизгнул Селим-ага.

– Брось ему эти деньги в морду! Я бы это сделала наверняка! Не так ли, эфенди?

– Вполне допускаю такое, – сказал я, не солгав ни на йоту.

Она наградила меня взглядом, полным благодарности, и задала мне новый вопрос:

– Селим-ага должен вернуть деньги?

– Нет.

– Нет?

Я обратился к Селиму-аге:

– Ты подписывал тот список, который комендант должен отправить в Мосул?

– Да.

– Сколько он там указал?

– Четыреста пиастров золотом и восемьдесят один пиастр серебром.

– И больше ничего?

– Абсолютно.

– И перстни, и часы не указаны?

– Не указаны.

– Комендант – твой начальник. Не годится вам враждовать друг с другом; то, что ты взял деньги, хорошо. Ты помнишь, что я тебе обещал?

– Помню!