Вот и кончилось лето

Я взял табурет, стоявший у двери, поставил рядом с кроватью. Сел. Посмотрел на больного магическим зрением. Печень светилась темно-багровым цветом. Темной краснотой выделялся желудок.

— Я заплачу! — голос Шалвы дрогнул. — Сколько скажешь, столько дам!

Я повернулся к нему:

— Мне чай. Крепкий, сладкий. И штук пять бутербродов с колбасой. Ему потом надо будет в туалет и в душ.

Шалва повернулся, отдал кому-то то ли распоряжение, то ли команду на своём языке. Я вдруг поймал себя на мысли, что этот Шалва не русский, а вроде как грузин по имени… А я ведь и не задумывался.

— Всё, — я встал, подошел к Шалве. — Уходите. Будет кто-то нужен, позову.

Шалва стоял в дверях, непонимающе глядя на меня.

— Уходите! — я повысил голос, толкнул его рукой в грудь, вытесняя из комнаты, и закрывая дверь.

Весь процесс лечения у меня не занял и десяти минут. В самый разгар Дато вдруг открыл глаза, попытался что-то сказать по-своему, не по-русски, но я его тут же отправил спать, чтобы мне не мешал, и продолжил.

Импульсами «живой» силы убрать болезненную красноту никакого труда не составило. В конце процесса традиционно наложил конструкты «общего исцеления» и «регенерации».

В принципе, всё. Я даже особо не устал. Во всяком случае, такой слабости, как после лечения деда Пахома и, само собой, Оксанки из БСМП, я не ощущал. Только жутко хотелось пить.

Я уже хотел звать этого самого Шалву, как кое-что вспомнил. Сначала обновил «каменную кожу». Затем сунул руку во внутренний карман джинсовки, достал меховой комочек:

— Просыпайся, дружище! Запоминай место.

Потом начались «половецкие пляски». Прибежала какая-то женщина, тоже нерусская, стала тормошить Дато, гладить, что-то говорить, даже плакать.

Парень попытался подняться, но снова лёг, прикрываясь простыней —он был под ней совершенно голым.

Я спустился вниз, громко поинтересовался:

— Ну, и где мой чай?

— Садись, садись, братан, за стол!

Мужчины, сидевшие до этого за столом в майках, оделись, сели рядом. Мне отодвинули стул! О, как! Усадили за стол, сунули в руки большой керамический бокал с чаем. Я сделал глоток, поперхнулся, закашлялся. Чай оказался терпким, невероятно крепким, в сочетании с сахаром, которого для меня не пожалели, вкус получился необычным — горько-сладким и сумасшедше бодрящим.

Легкая усталость куда-то делась, голова стала ясной. Проснулся жуткий аппетит. Мне пододвинули тарелку с бутербродами — хлеб с вареной колбасой. Я, почти не разжевывая, проглотил сразу три штуки. Запил чаем. Следующие я уже ел, тщательно пережевывая, чередуя с глотками чая.

— Вкусно? — поинтересовался волосатик, оказавшийся рядом. Я взглянул на него, подумал, что поспешил, накладывая отсроченное проклятье.

А, в конце концов, его не поздно завтра снять.

— Нормально. Пойдет!

За стол, согнав кого-то, уселся Шалва. Он протянул мне брикет денег, перевязанных резинкой.

— Благодарю!

— Распорядись насчет мамы, — ответил я. — Надеюсь, ты держишь слово.

— Другого бы я за такие слова… — рыкнул Шалва. — Но ты наших законов не знаешь.

— Шалва, я ваших законов не знаю, — согласился я. — Зато я видел, как меня ты в гости звал…

— Я уже извинился, Антон, — повысил голос, перебивая меня, Шалва.

— Распорядись, Шалва.

На такое обращение — по имени и на «ты» — сам Шалва уже внимания не обращал. А вот его «коллег» это, с учетом моего возраста, немного корёжило. Один из них наконец не выдержал:

— Ты, пацан, уважение имей! Шалва Амвросиевич тебя раза в три старше! Он — «законник». А ты вообще никто!

Я повернулся к нему, дослушал его до конца и, едва сдерживая внезапно нахлынувшую ярость, ответил:

— Когда мне потребуется твой совет, я тебя спрошу. Сейчас мне он не нужен. Как и ты.

Тот попытался приподняться, встать.

— Только дай мне повод… — оскалился я. Внутри меня опять загорелся огонёк нарастающей ярости.

— Ша! Заткнулся, Никанор! — рявкнул Шалва, мгновенно превращаясь из доброго дядюшки в натурального волка. — Антон, успокойся. Всё гут. Сейчас домой поедешь.

И сразу возникла мысль, что Шалва вполне мог быть натуральным оборотнем.

— Насчет матери! — повторил я. — Распорядись.

— Всё, всё, — Шалва поднял обе руки. — Поехали за ней. Домой отвезут в лучшем виде!

— Шалва! — на кухню ворвалась давешняя женщина и закричала по-русски. — Дато в туалет пошел! Сам пошел!

Шалва посмотрел на неё и делано спокойно пожал плечами:

— Ну, пошел и пошел… Хорошо, что пошел! Посмотри там за ним, ладно?

— Чубрик! — обратился он к волосатику.

— Отвези Антона домой. Доставь уважение человеку.

Я снова осклабился, нагнетая обстановку:

— Шалва, ты думаешь, я человек?

Я взял со стола здоровый столовый нож и с размаху воткнул его себе в левое бедро. Лезвие жалобно тренькнуло, столкнувшись с «каменной кожей», и сломалось у самой рукояти. Я презрительно бросил ручку на стол.

— Вот где-то так!

Уголовники молча смотрели, переводя взгляды с меня на лезвие на полу, на рукоять. Чубрик вдруг тронул меня за ляжку, потрогал пальцем порез на джинсах («Рила», фигня, зашьется!).

— Нога… — пробормотал он. — Не протез!