Вот моя деревня

Мое дело маленькое, я-то мог бы и без мороженого, я его сроду не ел, мне и не надо, но раз они все так захотели, их теперь не переспоришь. Я говорю:

— Ну, как хотите, мое дело маленькое.

И мы заняли очередь.

Куварин потоптался и говорит:

— Вы и мне купите, я ведь вам квас покупал.

Мороженое было вкусное

Мороженое было вкусное, с изюмом и хрустящими корочками, но мне еще больше захотелось встретить кого-нибудь из наших, хотя бы кильковскую почтальонку. Почта была на площади. Я говорю:

— На почту-то зайдем!..

Вот пришли мы на почту. Я в окошко голову просунул и спрашиваю:

— Где тут у вас кильковская почтальонка?

А мне отвечают:

— Была, да вся вышла.

Смотрю: за стеклом конвертики всякие выставлены, открытки. Я спрашиваю:

— Почем конвертики?

— Пять копеек, — отвечают.

Я говорю:

— Ладно, вы, ребята, идите покуда погуляйте. А мне нужно написать письмо.

— Не потеряться бы нам, — говорит Коля.

А Санька с Ванькой говорят:

— Мы тут, под дверью будем стоять.

Выбрал я самый красивый конверт с цветами, отдал за него пять копеек. Сел за стол, обмакнул ручку в чернила и начал писать.

«Лене Скворцовой от Антона Ивановича Иванова. Письмо. Лена, я ведь говорил, чтобы ты не ела щавель, а ты ослушалась, и вот теперь у тебя понос. Но это пройдет, ты не думай, у нас тоже бывает, надо бы тебе черники, а ее сейчас нет, а то бы я в лес сбегал и мигом набрал корзинку, знаешь, сколько у нас черники возле Березниц! У нас все есть. Красная Гора мне не понравилась, уж больно песку много и сухо, но зато у вас мороженое продают. Лена, мы ели мороженое и пили квас, квасу мы еще выпьем, а домой все равно поедем на Агафоновой, это Куварин предложил, знаешь, я думал, что он пропащий, а он парень ничего. Лена, еще напишу тебе про Митю и про Любу, но это в другой раз. Лена, давай переписываться — я тебе письмо, а ты мне письмо, у нас почтальонка каждый день носит. Только Куканову не говори. Остаюсь, под сим подпись поставил: Антон».

Послюнявил я конверт, письмо это в него запечатал, а на конверте адрес написал:

«Красногорский лагерь, пионерке Лене Скворцовой (больной)».

Пока я писал, Федяра несколько раз в дверь заглядывал. Когда я вышел, он и говорит:

— Знаем, знаем, кому ты письмо писал!..

Я говорю:

— Молчи, малявка!

А он говорит:

— Знаем, знаем…

Я говорю:

— Вот по шее сейчас как дам!

Но мне не хотелось давать Федяре по шее. Это я для острастки ему сказал.

Вон дядя Коля

— Во-он дядя Коля! — говорит Санька. — Во-он почтальонка!

— Побежали! — кричит Ванька.

Я говорю:

— Тише, вы, тише! Сдурели, что ли? Нам и показаться ему нельзя, ведь мы неоплатные должники!

— Это верно, — Коля говорит. — Худо будет.

Федяра шепчет:

— А может, простит?..

Я говорю:

— Не-ет, мы уж на Агафоновой, правда, Куварин?

Куварин отвечает:

— Правда.

Федяра говорит:

— Эх вы, ну тогда давайте за ними следить.

Стали мы следить, как люди в наш автобус влезают. Вдруг вижу, дядя Коля площадь оглядывает, будто кого-то ищет. Нас заметил, руками замахал и кричит:

— Эй, вы! Ну, чего стоите! Давайте сюда!

Ах, думаю, вылезать-то не надо было! А мы уже и не стоим! Бросились мы в переулок между почтой и парикмахерской, какая-то собака за нами погналась, да сразу и отвязалась.

— Эй, — кричу, — в боковушку давайте, вдруг он за нами бежит!

А из-за угла вдруг выходят четверо пацанов. Один на нас пальцем показывает и кричит:

— Вот они! Эти самые!

— Да не эти мы! — кричу. — Промашка вышла! — но поздно уже, бежать надо.

Что ты будешь делать, облава со всех сторон!

Несемся мы между сараями, на грядки какие-то наступаем, заборчики перепрыгиваем, от цепных собак шарахаемся, а впереди всех Куварин, рраз! — и он уже рядом с матерью стоит. И мы стоим рядом с его матерью, картошкой вроде торгуем, а кто хочет нам чего сказать, будь любезный, за прилавок не заходи. Не положено за прилавок!

Но никто к нам и не заходит, пусто на базаре, ни одной души нет, только Куварина мать семечками поплевывает. Кепку увидела:

— Ну-ка, — говорит, — ну-ка, почем?