Вот мы и встретились

- Синоптики – шаманы, они сами себе не верят, - и ещё раз, не удержавшись, зевнул. – Тем более, миловался бы с невестой, пока не разъяснится.

-Успею ещё, - разговор для Ивана Всеволодовича был неприятен, хотя он и ожидал его. – Вся жизнь впереди.

- Совсем не ценишь ты, трудоголик, главных житейских радостей. Вместо того, чтобы от души наслаждаться подвалившим счастьем, удираешь, ссылаясь на непогоду. Неубедительно. Вторую-то главную радость придётся, может быть, долго ждать.

- Какую ещё вторую? – начал раздражаться счастливец.

Жора усмехнулся:

- Ту, что после развода.

- Слушай, - вспылил, наконец, жених-дезертир, - у тебя прямо параноидальная болезнь по поводу разводов.

Больной не стал отрицать.

- Есть маленько, - и, помолчав, - но выздоравливаю.

- У нас никаких разводов не будет, - категорически заявил Иван Всеволодович и тоже завозился в мешке, забираясь поглубже и намереваясь прекратить глупую перепалку. – Не дождёшься!

Раздражитель опять глухо, сонно, хохотнул.

- Брак – союз двух.

- И в ней я уверен, - отрезал жених, - даже больше, чем в себе.

- Ну, ну, - скептически прогнусавила ехидна и затихла.

А Иван Всеволодович долго ещё ворочался, соображая, как им с Верой поскорее приспособиться друг к другу. Трудоголик? Ну, и что? Вчера она, когда он сообщил ей, что улетает, не подала и виду, что ей обидно, а просто, почти равнодушно, заметила: «У тебя была и всегда будет только одна жена – геология», и всё, и расставались утром с натянувшейся прохладцей. «А у той, что в Москве», - подумал сейчас, - «тоже был и будет только один муж – театр». Потому и хорошо им на расстоянии, потому судьба и хранит их от встречи.

А Марию Сергеевну словно что-то толкнуло под ребро, словно кто-то заставил встать с дивана, подойти к тумбочке и, пошарив, извлечь запылившийся талисман. Подув на него, обтерев руками и потерев о джинсы, она, приблизила его к глазам, заглянула внутрь, но там было мутно, туманно. «Господи!» - испугалась. – «Неужели опять с ним что-то стряслось? Позвонить? Нарваться на грубость мегеры? Подставить Ивана под нахлобучку? Под ложную ревность? Нет, нельзя». Вздохнув, положила камень на прежнее место, на телевизор. «Выкарабкается, он такой», - улыбнулась, явственно представив себе лохматого верзилу.

У неё-то, слава богу, всё оки-доки, а всё с подсказки волшебника-мага. Она, наконец-то, твёрдо встала на обе ноги – и в работе, и в личной жизни. Одной ногой она твёрдо укрепилась в учительском доме, где с присущей ей энергией принялась создавать не просто драматический кружок, а народный учительский театр. И к этому были все предпосылки: и её неистовое желание и опыт актрисы, и неподдельный энтузиазм учителей, желающих разнообразить постылую зарегламентированную жизнь и избавиться от стрессовых приобретений в современной школе. Была и всемерная поддержка от директрисы, оказавшейся фанаткой театра, причём театра классического. Наконец-то Мария Сергеевна стала по-настоящему свободной актрисой, свободным художником. Никто не понукал, не подправлял грубо, ни с кем не надо было спорить – она сама себе режиссёр и постановщик, и это прекрасно. Да и самодеятельные актёры были на высоте – все образованны, начитаны, все хорошо знакомы с театральным репертуаром, работать с такими – одно удовольствие. Не то, что с недотёпистым артистическим молодняком, который ограничивался только зубрёжкой текста роли, не вникая в суть образа, а на режиссёра, когда им втолковывали, как надо прочувствовать героя, смотрели оловянными глазами, прокручивая в тупой башке вчерашнюю тусовку в ночном клубе. Для них театральное искусство – занудное ремесло, а постановщики – привередливые начальники. Со своими же учителями она сразу, уже с третьего занятия и всеобщего согласия замахнулась, не мелочась, на постановку всего любимого Чехова и большей части Шекспира. Приятно было экспериментировать и творить, творить и пробовать, не оглядываясь на предвзятое мнение цеховиков, раздражение продажных критиков и извращённый вкус заевшегося среднего класса. В общем, впереди у неё ясная ровная дорога, чистый горизонт и полная свобода. Наконец-то она обрела то, чего всегда хотела – режиссуру и возможность творить, как ей мыслилось и чувствовалось. А осенью она обязательно пойдёт на курсы театральных режиссёров. Вспоминая иногда театральную каторгу и двух оставленных мужей – маститого режиссёра и успешный театр, она только похохатывала, мысленно обещая обоим, что ещё покажет себя и покажет, каким должен быть настоящий храм словесного искусства. Там было искусство для искусства… и для денег, а здесь, у неё, искусство будет для творчества и для народа.