Вот тако-о-ой!

– Ральф, да брось же ты наконец эту ерунду, принеси матери воды. Опять ты там что-то царапаешь, вместо того чтобы закончить раму для парника? Честное слово, в один прекрасный день я за тебя возьмусь! Переломаю все твои палки… Ну и дурак!

Ральф не дулся, не выходил из себя. Он как будто не слышал всех этих упреков и при первом удобном случае возвращался к своему вырезыванию и выпиливанию. Марта и Клаас были люди незлые и нежестокие. Но оба были несколько обозлены на этого странного, на их взгляд, мальчика, которому они дали жизнь, по который ничем не походил на Пулей. В их семье не было принято нежничать, как-то выражать свои чувства. Жизнь их была слишком трудна и сурова и не давала развиться этим чертам их характера. К тому же они происходили из длинного ряда поколений людей флегматичных и мало эмоциональных. Клаас, как раб, гнул спину в поле и на огороде. День Марты был сплошь, без передышки, заполнен стряпней, чисткой, мытьем, штопаньем с той минуты, когда она вставала (в четыре летом, в пять – зимой), до той, когда со стоном валилась на свою постель, частенько, когда все уже давно спали. Никогда Селина не видала, чтобы Марта поцеловала Герти или Жозину. Но однажды она была поражена, увидев, как Марта, по обыкновению на ходу между печью и столом, провела несколько раз рукой по черным кудрям Ральфа, по его щеке, потом невыразимо нежным движением подняла за подбородок его лицо и глубоко заглянула в его глаза. Это был беглый, почти бессознательный жест, но в нем было столько страстной нежности! Иногда она даже решалась останавливать Клааса, когда он бранил Ральфа.

– Оставь мальчика, Клаас. Дай ты ему покой наконец!

«Она любит его больше всех, – думала Селина, – она бы даже попыталась понять его, если бы у нее было время»

Ральф глотал книги Селины с такой жадностью, что запаса на ее полке вряд ли могло хватить на всю зиму. Изредка, после ужина, пока он пилил и строгал в дальнем углу кухни, около двери, Селина, закутавшись в старую шаль Марты, чтоб защититься от сквозняков, читала ему вслух или болтала с ним, стараясь перекричать шум инструментов. Селина была существом веселым и подвижным. Ей нравилось вызывать смех у этого сумрачного мальчика. Тогда его хмурое лицо оживало и изумительно хорошело. Иногда Марта, слыша их молодой смех, подходила к входной двери и стояла подле них минутку, спрятав руки под передник и улыбаясь им, непонимающая, но дружественно настроенная.

– Что, весело вам?

– Идите к нам, миссис Пуль. Присаживайтесь сюда, на ящик, и посмейтесь с нами. Я поделюсь с вами шалью.

– Ну нет! Мне некогда сидеть. – И она отходила.

Ральф медленно-медленно вырезал узор на гладкой, как шелк, дубовой доске. Он часто останавливался и задумывался.

– Когда я буду взрослым и буду зарабатывать, то куплю матери шелковое платье, такое, как я видел в магазине в Чикаго, и она будет носить его каждый день, не только по воскресеньям; и будет сидеть в кресле и вышивать так красиво, как вдова Парленберг.

– А еще что ты намерен сделать, когда вырастешь?

Она ждала, уверенная, что услышит нечто очень интересное.

– Один ездить на рынок в город.

– О Ральф!

– Ну конечно, непременно. Я уже был там пять раз – два с Якобом и три раза с отцом. Мне скоро будет семнадцать или восемнадцать, и мне позволят ездить одному. В пять часов выезжаешь, а в девять уже на рынке. Потом всю ночь спишь в тележке. Там газовые фонари. Люди играют в карты и в кости. В четыре по утру я уже готов, и они приходят – комиссионеры, разносчики и оптовики. О, это чудесно, говорю вам.

– Ральф! – Селина была ужасно разочарована.

– Вот, взгляните. – Он вдруг полез в пыльный ящик в углу и, снова застенчивый и замкнутый, подал ей истрепанный кусок простой оберточной бумаги, на которой он карандашом набросал точными штрихами лошадей, телеги, доверху наполненные зеленью, мужчин в шароварах и бархатных куртках, мерцающие фонари. Вся эта картина рынка была набросана в духе современной импрессионистской школы.

Селина была снова восхищена.

Много ноябрьских вечеров провели они таким образом. В холодные месяцы вся семья жила собственно в кухне. Там было полутемно от табачного дыма, душно и шумно, пахло готовившимися блюдами. Иногда (очень редко) разводился огонь и в гостиной. Селина вечерами проверяла тетрадки учеников, порою ей надоедали книги, хотелось шить. Наверху, в ее комнате, было чересчур холодно. А в кухне непрерывно сновали мужчины, шумно играли и носились девочки. Марта сновала от печи к столу или шкафу и обратно, ступая тяжело, но удивительно быстро. Пол был всегда выпачкан вязкой глиной, которую приносили на своих сапогах мужчины.