Вот жизнь моя. Фейсбучный роман

Говорить, что все было гладко, не буду. Из Академии по разным мотивам, но всегда без скандальной огласки, вышли Борис Кузьминский[481], Слава Курицын, Женя Шкловский[482], Валентин Курбатов. Кое-кто из господ академиков – ну, Виктор Топоров[483], конечно, в первую очередь! – позволял себе публично порочить и Академию, и ее лауреатов. Это, впрочем, дело нам привычное. Зато можно было придумывать новые проекты, давать стипендии молодым, перспективным, выпускать первые сборники статей, больше пока похожие на брошюры. Росбанк ни в чем нам не препятствовал и нимало, кажется, нами не интересовался, а милая девушка Аня, от банка к нам приставленная, Академию только нахваливала.

Так что собираем мы, помнится, Академические чтения в Большом зале ЦДЛ – человек триста, не шутка, – чтобы подвести итоги литературного года. Выступаем с докладами, спорим друг с другом и с теми слушателями, которым всегда есть что сказать, рассуждаем о планах. И ближе уже к финалу я – очередной в ту пору президент и, соответственно, модератор дискуссии – получаю от милой Ани записочку, что руководство Росбанка приняло сегодня утром решение прекратить финансирование премии Аполлона Григорьева.

Ваши действия? Я, стоя на сцене, смог вспомнить только из Жуковского: «Не говори с тоской: их нет, но с благодарностию: были». Имея в виду и деньги, конечно, отпущенные на премию, и несколько лет, когда казалось, что в критике можно еще что-то поправить – ну, пусть не всё, но хоть что-то.

А побарахтаться мы, конечно, годика два еще побарахтались. Другого благотворителя сыскать, правда, не удалось, так что Юрий Арабов, Борис Стругацкий и Виктор Пелевин в 2003 году, а затем Александр Кабаков, Анатолий Королев и Лев Лосев в 2004-м были привечены только академическими дипломами. Но, видимо, и пар из нас уже вышел, и время последних иллюзий исчерпалось, и публика, я говорю о литературной, к кончине очередной институции отнеслась никак… Наверное, и в самом деле в России умеют уважать только большие деньги.

* * *

Помимо масштаба дарования, направленности убеждений и степени моральной безупречности, есть еще один литературный счет. Всегда уместно спросить: помог ли этот писатель хоть чем-нибудь другим писателям или в такого рода благотворительности замечен не был? То есть совсем попросту – ссудил ли он деньгами собрата в нужде, «пробил» ли в печать важную чужую рукопись, помог ли кому-то встать на крыло или, наоборот, потопил – как, к примеру сказать, вошедший в силу Иосиф Бродский погубил писательскую карьеру Василия Аксенова в Америке?

И времена, конечно, разные, и горизонт возможностей у каждого писателя тоже, конечно, разный. Но нам не позабыть, как Борис Пастернак взял на себя заботу о семьях убитых грузинских поэтов или как Корней Чуковский приютил опального Солженицына.

Это имена безусловные. Но поговорим и о более проблематичных фигурах. Скажем, о Константине Симонове – отнюдь не с тем, разумеется, чтобы его гадкое поведение в годы травли космополитов или его отступничество от Владимира Дудинцева уравновесить его же хлопотами о реабилитации товарищей, вышедших из заключения, и его же битвами за возвращение Ильфа и Петрова, за выход в свет булгаковского «Мастера» или «Сашки» никому тогда не известного Вячеслава Кондратьева.

Или вот совсем уж, в моих глазах, проблематичная фигура – Сергей Михалков[484]. О том, что он помог чьему-нибудь яркому таланту проявиться, я, правда, никогда не слышал; скорее наоборот, и лучше не упоминать это имя в кругу тех, кто любит Эдуарда Успенского, или тех, кто до сих пор наизусть твердит стихи покойного Олега Григорьева. Зато (и не смейтесь, пожалуйста, над этим жалким «зато») я слышал десятки рассказов о том, как он дал кому-то денег без отдачи, выхлопотал квартиру или прописку, устроил страдальца в правильную больницу (а позже, случалось, и на правильное кладбище).

Это, вы скажете, не обеляет. Верно, не обеляет. Но помнится.

И не надо, ради бога, говорить, что они тем самым откупались, что при тех возможностях, какие были у Михалкова или Симонова, каждый бы…

То-то и оно, что не каждый. И это тоже помнится.

И – чтобы в итоге этих пространных рассуждений развлечь вас клейкими листочками живой конкретики, два эпизода из собственной редакторской практики.

Рубеж 2000-х. Мы только что напечатали «Монументальную пропаганду» Войновича, и вот Владимир Николаевич зашел в редакцию за авторскими экземплярами и, естественно, за гонораром. Побывал в бухгалтерии и ко мне вернулся. «Слушайте, – говорит, – я сейчас вроде при деньгах, так что бог с ним с моим гонораром, прибавьте из него тем ребятам, что у вас в первый раз напечатались».

Мы тогда так и поступили, разбросали деньги Войновича сразу между несколькими авторами.