Воздаяние (СИ)

Отомстить? Альбино потряс головой. О чем он помышляет? "Мстительный получит отмщение от Господа, Который не забудет грехов его. Прости ближнему твоему обиду, и тогда по молитве твоей отпустятся грехи твои. Человек сам, будучи плотью, питает злобу: кто очистит грехи его? Помни последнее и перестань враждовать; помни истление и смерть и соблюдай заповеди и не злобствуй на ближнего...", бормотал он строки Иисуса, сына Сирахова. Разве не сказано пророком Наумом: "Господь есть Бог ревнитель и мститель, Господь не оставляет без наказания..." Вторит ему и апостол в послании к римлянам: "Написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь. Не будь побежден злом, но побеждай зло добром..." Куда же дерзает устремиться мыслью он, ничтожный?

Альбино успокаивался, приходил в себя. Но ненадолго. В него точно вселился дьявол, он то и дело ловил себя на помыслах безбожных и злоумышленных. Окучивая деревья в саду, замирал перед монастырской стеной, но видел перед собой палаццо Марескотти на Via di Citta, на фасаде в трифориях - их семейный герб: орел с распростертыми крылами. Мощная башня с левой стороны здания, два нижних яруса увенчанного зубцами фасада облицованы светлым камнем, третий ярус - красным кирпичом... Как пробраться туда?

Он в ужасе опомнился. Что он делает? Однако было поздно: чёрный помысел проник в душу и разъедал её. Поняв это, Альбино попытался рассуждать разумно. В руках Петруччи и его семейства - вся городская власть. Марескотти - приближенный и родственник Петруччи. Он же, Аньелло Буонаромеи, - просто никто. У него теперь нет в городе ни родни, ни дома, ему негде там и головы преклонить. Он не принадлежит уже ни к одной контраде, у него нет друзей и покровителей. Он десять лет, со своих шестнадцати, не был в Сиене. Ему никто не поможет. Он - вне мира, он монах, живой мертвец...

Живой мертвец? Но раз так, что терять живому мертвецу? Мать сказала, чтобы он не мстил за поругание. Альбино достаточно знал тон матери, чтобы различить в нём безнадежность и... презрение. Мать не считала его ни мужчиной, ни дворянином, ни даже человеком, но подлинно живым мертвецом, вернее - никем. Считала ли она его трусом? Альбино вздохнул. Он, в общем-то, страха не ведал, разве что находили на него приступы малодушия, вроде того, что он испытал, приняв мать за призрак. Любил ли он жизнь? Цеплялся ли за нее? Или, скажем проще, готов ли он был пожертвовать жизнью ради мести? Альбино снова вздохнул. Ради ближнего - да, но никто из ближних его уже не нуждался в его жизни. Он, живой мертвец, хочет посчитаться за мертвецов мертвых? Однако эта мысль не утешила душу, но наполнила ее саднящей печалью.

Да, дело было абсолютно безнадежно. Марескотти никуда не выходит без оружия и вооруженной до зубов охраны, к нему просто не подойдешь на длину клинка, и ему ли, привыкшему перебирать четки, в самом-то деле, затевать подобное? Он бессилен. Даже если ему и дастся проникнуть в палаццо... Но как пробраться в дом? Нарядиться слугой?

Альбино, воткнув лопату в землю, промелькнул задворками храма и поднялся в ризницу. Здесь, в витражах, можно было увидеть себя в полный рост. Монах стянул с головы капюшон и остановился. Спустя минуту скептически поджал губы и покачал головой. Какая челядь? Глупо. Он не очень похож на братьев, скорее - на сестру, и узнать в нём Аньелло Буонаромеи сегодня трудно, но прикинуться простолюдином не получится. Выдаст и речь, и осанка, и руки, а между тем маска должна походить на лицо. Но даже и найди он эту маску, как уничтожить негодяя? Поднимется ли у него, Альбино, на это рука? Не остановится ли он сам в последнюю минуту, не желая обагрять руки кровью? Брат Септимий назвал его благодушным, мать - уступчивым. Альбино вздохнул. Да, он не любил споров и распрей, но мстителя не одушевить кротостью, только ненависть, яростная и одержимая, страстная и исступленная, способна воспламенить его. Но его душа была душой ушедшего от мира, и никакой ненависти в ней не было. Все эти мысли вертелись горестной чередой в голове Альбино и так истомили его, что даже братия заметили его печаль, однако все знали, что он похоронил мать, и не искали иных причин его уныния.

Через две недели после похорон Альбино решился поговорить с братом Гауденцием. Келарь нравился ему спокойной рассудительностью и всегдашним покоем духа, совет брата, надеялся он, укрепит его. Они встретились в саду на вечерней заре, и Гауденций выслушал своего молодого собрата спокойно и безмятежно, порой поднимая на него темно-карие глаза и тут же опуская их в землю, а выслушав все - погрузился в долгое молчание.

-Как мне быть? Я есть не могу, я спать не могу, я молиться не могу. И простить не могу.