Командиры кораблей нередко в длительных и спокойных полетах давали мне наглядные уроки по управлению машиной. Самое сложное — овладеть техникой посадки. ТБ-ЗРН был так устроен, что посадить его можно было совместными усилиями двух летчиков и борттехника. Конечно, сажал командир. Но при этом правый летчик выполнял определенные функции, помогая ему, а я, располагаясь при посадках между обоими пилотами, по приказу командира двигал рычаги, управляющие стабилизатором. Работа была нехитрая, но, совершая десятки посадок, я в деталях запомнил все, что делает командир. И однажды, набравшись смелости, сказал ему, что хочу попробовать посадить машину,
Командир корабля сказал: «Давай». Я даже опешил: как это «давай»?! Так просто?! «Сажай! — сказал командир, освобождая мне место левого пилота. — Ну! Заходи и сажай!» И сам при этом сел на место правого пилота.
Как это ни покажется странным, но такая тихоходная громадина, как ТБ-3, управлялась довольно просто. А я столько раз в деталях фиксировал все элементы захода на посадку, что выполнить ее не представило большого труда. Более того: на свое счастье я посадил бомбардировщик с такой безукоризненной четкостью, что поначалу в эскадрилье никто не хотел верить в то, что посадку произвел борттехник. И вместо разноса и других более крупных неприятностей, которых можно было бы ожидать от этой самодеятельности, я неожиданно на некоторое время попал в центр внимания. Конечно, допусти я какой-нибудь промах при посадке, никакой демократизм наших внутригарнизонных отношений не спас бы ни меня, ни командира корабля от сурового наказания. Но все обошлось на редкость благополучно.
Зато после этого я был допущен к полетам на самолете Р-5. При нашей авиационной бригаде существовал тренировочный авиаотряд, и вот в этом отряде мне дали несколько вывозных полетов на Р-5, после чего я стал летать на Р-5. Я открыл в себе свойство, знакомое многим летчикам: я был способен чувствовать машину в полете, поэтому серьезных проблем с освоением самолета ни тогда, ни в последующие времена у меня не возникало.
Через некоторое время я был подготовлен не хуже аэроклубовского летчика, а скорее всего — лучше, поскольку Р-5 в те годы был боевым самолетом. Р-5 был более сложен в пилотировании, чем те учебно-тренировочные машины, на которых обучалось большинство аэроклубовских летчиков.
Таких авиационных специалистов, как я, которые не были летчиками, но хотели ими стать, у нас в бригаде набралось достаточно. Все мы подавали командованию рапорты с просьбой откомандировать нас в истребительное училище для переучивания. Некоторые просьбы были удовлетворены, в том числе и моя. Так вместе с другими дальневосточниками, среди которых были Баранов, Ботяновский и Чупиков, я и попал в Качинскую авиашколу.
Начальником школы в то время был Василий Иванович Иванов — очень энергичный и грамотный специалист. Слушать его всегда было очень интересно — он умел говорить просто о сложных вопросах. Как начальник школы, он много внимания уделял нашему быту. Активным и очень деловым человеком был политработник Семенов. Во многом благодаря ему мы — специалисты, прослужившие уже по нескольку лет, быстро переключились на новый ритм жизни и чувствовали себя в школе как дома.
Нашей 5-й слушательской эскадрильей командовал опытный летчик-методист Сидоров. Командиром отряда был Трунов, командирами звеньев — Пушко, Воронов, Киселев.
Личный состав школы осваивал истребитель И-16. Это был основной тип истребителя-моноплана, который в ту пору состоял на вооружении строевых летных частей. Самолет этот обладал прекрасными пилотажными качествами, но при этом был несколько сложнее для обучения, чем известный истребитель-биплан «Чайка», и требовал довольно твердых летных навыков.
Обучали нас два инструктора — лейтенанты Крюк и Кормилицын. Оба они были моложе нас и ниже по званию. Это обстоятельство вначале несколько осложняло наши повседневные отношения. Многие из нас перебирали норму вывозных полетов, что было связано с недостаточным методическим опытом инструкторов, но в конечном счете отношения наладились. Все прошли и через обязательную рулежку на И-16.