Воздушный витязь

Из состояния задумчивости, погруженности в себя Евграфа Николаевича вывел чей-то громкий голос:

— Осколочными по противнику, прицел тридцать, огонь!

Рядом на скамейку опустился офицер с рукой на черной перевязи и смеющимися глазами. Что-то знакомое в его бледном лице.

— Не узнаешь? А еще однокашник, птенец из Константиновского артиллерийского гнезда!

В голосе поручика настоящая обида. Евграф смотрит на него и вдруг оживляется:

— Радаев! Андрей! Ты ли это?

— Я, это я, мой друг, так же как ты — Граф Крутень. Здравствуй, штабс-капитан!

Он обнимает Крутеня здоровой рукой.

— Рад, очень рад нашей встрече, — взволнованно говорит летчик. — Но тебя не узнать. Такие лихие усы…

— На фронте не только усы, впору бороду отпустить. А ты переметнулся в авиацию, изменил племени российских пушкарей?

— Так уж вышло, Андрей. На каком фронте воевал? Где ранение получил?

— На Западном. Там тюкнул в мое плечо осколок немецкой бомбы. Кость перешиб. Списывают меня с военной службы. А жаль. Столько лет отдано армии…

— Ты говоришь: немецкая бомба тюкнула? Значит, с самолета сбросили бомбы на артиллерийские позиции?

— Именно так. Появились в небе сразу три "альбатроса" и пошвыряли на нашу батарею железные гостинцы. Два орудийных расчета скосило.

Беспокойство охватывает штабс-капитана, он хочет в деталях узнать обстановку того налета.

— А наши аэропланы не появлялись?

— Прилетел один с опозданием, когда дело было сделано. Погнался за теми "альбатросами", да, видно, пулемет у него заело. Повернул восвояси, и ему досталось.

— Да, все так! — горячо восклицает Крутень. — Так, как не должно быть! На фронте, я тоже с Западного, засилие германской авиации. А у нас не хватает аэропланов. Те, что имеются, уступают немецким. Летчики в большинстве надежные, а противостоять германцам и австриякам не могут все по той же причине.

— Расскажи, Евграф, о себе. Знаю, что асом стал, в газетах пишут, уже штабс-капитан.

— Нечем хвастаться пока что, Андрей. Мало еще сделано…

Долго длился их разговор о фронтовых делах…

— Давай-ка, Евграф, отметим нашу встречу по-офицерски, — предложил в заключение Радаев. — Я тут встал на постой к одной молоденькой киевляночке. Ничего дива, а у нее есть подружка такого же плана. Словом, кутнем, забудем все трагедии войны. Согласен?

— Нет, Андрей, не могу, — твердо ответил Крутень, — не могу и не хочу. Мне вечером надо встретиться с одной девушкой. Я однолюб, славный мой поручик Радаев.

— Ну а завтра заглянешь ко мне?

— Завтра утром встреча с великим князем Александром, что заведует душами летчиков.

— С самим великим?

— Точно так. Буду просить у него новые аэропланы, чтобы на них достойно защищать наземные войска. Понимаешь?

— Понимать-то понимаю, но огорчен, что так скоро приходится расставаться с однокашником.

— Ничего не поделаешь.

Ровно в 10 утра Крутень был в приемной заведующего авиацией и воздухоплаванием в действующей армии.

Адъютант придирчиво осмотрел офицера.

— Вы точны, штабс-капитан. Входите.

Просторный кабинет щедро освещен солнцем. В массивном кресле, увенчанном эмблемой "Н I", сидит великий князь Александр Михайлович. У него борода и усы а-ля Николай II. Холеное лицо, на котором мерцают серые глаза с покрасневшими белками. Сильно облысевшая небольшая голова. Великий князь по званию генерал-адъютант его императорского величества.

Ваше императорское высочество, штабс-капитан Крутень прибыл по вашему распоряжению.