Возгорится пламя

Красный платок развевался, как флаг. Кто-нибудь мог увидеть.

Но это же было только вчера. Если даже с нарочным отправлен донос, все равно жандармы приехали бы не раньше завтрашнего дня.

Повод какой-то иной…

Стучали разъяренно. Наваливались с такой силой, что скрипел деревянный засов. Но как-никак все же выиграно несколько минут, и Надя могла успеть спрятать нелегальщину. Можно и открывать.

3

Первым, звеня шпорами, показался в проеме двери высокий, бравый служака политического сыска, за ним — толстяк с холеным подбородком и пышными, слегка посеребренными сединой бакенбардами. У обоих поверх шинелей — брезентовые плащи с капюшонами.

Следом вошли: Заусаев со своей неизменной шашкой на боку, но без книги о надзоре, Симон Афанасьевич Ермолаев, в новеньком армяке из верблюжьей шерсти, и еще один понятой в старом шабуре, подпоясанном домотканой опояской.

Раздеваясь, толстяк отряхнул намокший плащ и, поправив прокурорский вицмундир с орлеными пуговицами, добродушно посетовал:

— Ну и погодка, я вам доложу! — Заметив, что на пол уже натекли лужицы дождевой воды, бросил в сторону Елизаветы Васильевны: — Извините, мадам.

Высокий, бесцеремонно всматриваясь в лицо Владимира Ильича узко поставленными, прощупывающими глазами, спросил чеканно и строго:

— Господин Ульянов? Мы потревожили вас по случаю необходимости произвести обыск. Вот ордер.

— Долг службы, — добавил толстяк, как видно еще не привыкший к своей роли.

— Мы, — продолжал высокий, недовольно кашлянув и покосившись на толстого, — это я, отдельного корпуса жандармов подполковник Николаев, и присутствующий при сем товарищ прокурора Красноярского окружного суда Никитин.

Откинув капюшон, подполковник привычно пошарил глазами по углам кухни и, звеня шпорами, так неожиданно заглянул в боковушку, что Паша вскрикнула и закрылась одеялом с головой.

— По какой причине не открывали? — Николаев принюхался, не пахнет ли из печи горелой бумагой. — Заставили ждать под дождем.

— Мы спали, и нам нужно было одеться.

— Довольно убедительно. — Товарищ прокурора утер платком лицо, мокрое от дождя, расправил бакенбарды. — Как всяким интеллигентным людям…

— Допустим… — Подполковник вслед за плащом снял шинель и, охорашиваясь, тронул аксельбанты — плетеные шнуры, спускавшиеся с плеча на грудь; широким шагом направился в столовую. — Допустим, что говорите правду. В таком случае без дальних слов: предъявите для осмотра корзину с бумагами государственного преступника Федосеева, застрелившегося в прошлом году в Верхоленске.

— Ни о какой корзине не имею представления.

— Ой ли?! А письма об этой так называемой трагической кончине единомышленника? Тоже будете отрицать?

— Письма получал.

— Тэк, тэк. И от кого же?

— От политического ссыльного. А имени называть я не желаю. — Владимир Ильич перенес взгляд на товарища прокурора. — Это мое право.

— Как вам угодно, коллега, — сказал тот.

— Вашим коллегой не был и не буду.

— Исключительно в том смысле, что вы так же, как я, окончили юридический факультет.

— Но в судебных заседаниях мы — противоположные стороны. Я — помощник присяжного поверенного, и моя сторона левая.

— К сожалению, и в жизни та же левая. Иначе не было бы ни для вас, ни для нас этих…

— Пора приступить к делу, — перебил подполковник, устремляясь в дальнюю комнату, где горела зеленая лампа.

Товарищ прокурора, сладко зевнув, последовал за ним:

— …этих бессонных ночей. Моему возрасту они уже противопоказаны. А необходимость повелевает.

Оглянув полки с книгами, он покачал головой и, расстегнув шитый серебром воротник вицмундира, поудобнее уселся возле стола Надежды Константиновны.

Подполковник спросил, где хранится переписка. Владимир Ильич, указав на конторку, успокоил себя: там жандарм не найдет ничего подозрительного.

Перелистав рукопись, лежавшую наверху, жандарм прочел последние строчки: «Одним словом, нет основания видеть в аграрном кризисе явление, задерживающее капитализм и капиталистическое развитие» и передал статью товарищу прокурора:

— Вынесите свое резюме.

Конторку пока оставил в покое, решив, что самое крамольное не там, куда направляют его внимание. Подошел к полке: вскинув голову, увидел наверху толстые книги в кожаных переплетах. Вот в таких-то и держат государственные преступники самое сокровенное для них! Но с пола рукой не дотянешься.

Владимир Ильич предусмотрительно подвинул стул:

— Пожалуйста. Так вам будет удобнее.

Понятые сели в сторонке. Симон Афанасьевич, в отличие от своего соседа, был доволен, что жандарм позвал его сюда. После того как было отменено решение мирового судьи и пришлось уплатить за потраву пшеницы, Симон Ермолаев затаил обиду, и ему не терпелось посмотреть на исход обыска.

«Бог-то знает, кого наказать, — думал он. — Угонят писучего политика, и нам будет спокойнее».

Товарищ прокурора, просмотрев статью, пожал плечами:

— Вполне респектабельно. Криминала не вижу.

Симон Афанасьевич насторожился:

«Чего он говорит?! Неужто не завинят?!»