Вождь семейного племени

И вот меня уже моют в глубоком эмалированном тазу с крапинками. Затем обряжают в новое фланелевое платье с крупными синими цветами и красиво повязывают большой белый бант. Он продержался на моей голове недолго. Когда, сияя от счастья и ощущения победы над мамой, я гордо шагала рядом с бабушкой по дороге в церковь, она вытащила из кармана своей необъятной праздничной юбки невесомый белый батистовый платочек и торжественно повязала им мою голову. Я стала похожа на матрешку, чем привела бабушку в восторг.

– В церкву с непокрытой головой не ходят, – пояснила она.

Уже давным-давно я сама бабушка (с легкой руки старшей дочери стала ей в 40 лет). Но до сих пор стоит у меня перед глазами сияющий пасхальный круг из десятков советских бабушек с внуками, неизменно возникавший в канун Пасхи у входа в маленькую кладбищенскую церковь. Перед ними на земле аккуратно разложены узелки с разнообразными куличами – шедеврами местных кулинарок, и крашенные во все цвета радуги яйца. Появляется батюшка в просторной рясе. Обходит священный круг, кропя святой водой наши пасхальные атрибуты… Помню запах кадила и охватившее чувство восторга, благолепия и необычности всего происходившего.

Благодаря моей и всех других бабушек в годы безверия России удалось сохранить в народе веру в Бога. Выстоять и вернуть людей в храмы. Бабушки прятали у себя в домах иконы и церковную утварь. Тайком читали Библию. Ходили за тридевять земель в единственную действующую в округе «церкву». Потихоньку крестили внуков, учили их молитвам. Проникновенно и искренне, так, как могли только они, рассказывали о «Боженьке и его Матери Царице Небесной, которая всегда нам помогает».

Пасхальный круг из детства я вспоминаю каждую Великую субботу. То, как с замиранием сердца стояла в нем рядом с истово крестившейся бабушкой и робко складывала свои пальцы в три перста, стараясь делать все правильно, как она учила. Это были самые яркие и счастливые моменты раннего детства.

На Рождество бабушка учила меня первой молитве. Плохо понимая смысл старославянских слов, я добросовестно зубрила текст. И по совету бабушки ходила с этой молитвой к пожилым соседкам и ее младшей сестре славить Христа. Женщины ставили меня в передний угол под иконостас, где я вытягивалась в струнку от важности момента и выпаливала текст. За это получала где денежку, где сладкий пирожок, где яблоко и бежала к бабушке.

– Деньги прибери, – деловито учила хозяйственная бабушка, подавая мне кошку-копилку. – Это тебе на аменины. А яблочки сгрызи.

Как же я благодарна теперь бабушке за то, что она передала мне веру в Бога! «С ним, дочка, легче жить эту тяжелую жизнь», – приговаривала она. В самые трудные минуты я встаю теперь на колени перед своим скромным импровизированным иконостасом и прошу Царицу Небесную пожалеть и помочь моей семье. А потом горячо благодарю за то, что она меня услышала. В том, что Матерь Божья меня слышит, я не сомневалась и убеждалась сотни раз.

Глава 3. Очередь

Когда продали бабушкин дом, мама принесла ее иконостас. Две старинные иконы с изображением Спасителя и Матери Божьей с младенцем повесила в правом, самом светлом, углу своей комнаты. Но я никогда не видела, чтобы мама, как бабушка, стояла на коленях перед образами и молилась. Или ходила в церковь. Или читала старенькую засаленную любимую бабушкину Библию. Видимо, воспитание в духе атеизма одержало победу над мамой. Она не признавала и не хотела никаких религиозных обрядов.

В этом я убедилась, когда на 87-м году жизни мы отпевали маму в кладбищенской церкви. Воспоминание о ее последнем дне на земле больно ранят мне душу. Скорбный день пришелся на великий праздник Крещения. Покойников в тот день хоронили на том кладбище больше десяти. Сначала я не поняла, почему мы так долго сидим в катафалке. И вздрогнула, услышав почти армейскую команду: «Строго по одному – заноси!»

Двери все столпившихся у церкви «газелей»-катафалков разом распахнулись. Сотрудники похоронных агентств и родственники – кто быстрым шагом, а кто бегом – устремились в церковь с гробами на руках. Кто-то кого-то задел. Кто-то поразился количеству покойников и зарыдал: «Хороним, как расстрелянных юнкеров в революцию». В церкви гробы поставили в два ряда так тесно, что пожилой священник с тонким и умным лицом с трудом между ними мог пройти. Чтобы никого не забыть и всех помянуть, ему пришлось держать перед глазами список ушедших. И осаживать толпу родственников усопших сзади, теснившихся при виде такой картины.

«Прости нас, мама, – мысленно просила я. – Вся твоя жизнь прошла в очередях и ожидании светлого будущего. И даже в последний путь пришлось встать в очередь. Знаю, что ты этого не хотела…». Картина коллективного отпевания напоминала фильм ужасов. Ни до него, ни после не приходилось участвовать в подобном.

В пандемию в мир иной ушла и любимая мамина двоюродная сестра, которую тоже звали Шурой. Ее отпевали в той же церкви и тоже среди десятков других покойников. Но никто уже их количеству не удивлялся. Ковид приучил нас к смирению и покорности.