Возлюби ближнего своего

Но куда денется бабушка — одуванчик от дюжего батюшки и своры любящих родственников. Заломили старушке руки, открыли ей рот и вонзили в него ложечку с причастием. Потом только я узнал, что бабушка эта в хрущевские годы была осведомителем властей, постоянно доносила на священников и, естественно, никогда не причащалась, да и веру нашу хулила. Как же ей бедной тогда, наверно, было больно, а мы… До сих пор стыдно. Как-то раз попросили меня соборовать умирающего, находящегося в коме. Это сейчас, сперва все разузнаешь о человеке, и если он верующий был, в церковь ходил, то и в таком состоянии соборуешь, а тогда считал, что раз зовут — значит, надо идти. Во время таинства елеосвящения (или соборования) священник семь раз помазует болящего освященным маслом. И вот представьте себе, человек, находящийся в коме, все семь раз, когда я приближался к нему для помазания, выбрасывал в мою сторону руку, пытаясь ударить. Это я сейчас понимаю, что он сопротивлялся мне, а тогда я всякий раз клал его руку на место, думая, что это она у него сползает, и продолжал молитву. Он страдал в тот момент, но ничего не мог сделать. Оказывается, он еще находясь в сознании, строго настрого предупреждал жену, что бы никаких попов. А жена так неразумно нарушила его просьбу. Мы обязаны уважать выбор человека, его духовное завещание, а тогда… Старенькая парализованная старушечка, с отнявшимся языком. Мычит что-то сердешная, а я её соборую. Полностью парализованный человек умудрился к концу соборования повернуться от меня лицом к стенке. Это она так «убежала» от меня. Любящая дочь заставила под конец дней страдать свою мать, некогда воинствующего атеиста. Да, она была атеистом, но это был ее свободный выбор, а мы не хотим его уважать. Свобода, какое вожделенное для любого человека слово. Мы любим порассуждать о ней, но реально, далеко не каждый из нас способен понести ее бремя. Свобода требует ответственности, потому, что она всегда сопряжена с выбором. Неверный выбор, как правило, заводит человека в тупик, и требуется немало мужества признать свою ошибку, смириться и вернуться на правильный путь. Или остаться со своим выбором и гордо разрушаться, круша все вокруг себя. Но чаще всего человек сам отказывается от свободы, и готов подчиниться кому угодно, лишь бы не совершать этого выбора. Все-таки выбор, как и всякий поступок, есть удел личности. Думаю, что здесь кроется одна из причин распространения изуверских сект. Можно много рассуждать на эту тему, но, по большому счету, человек имеет только две степени свободы — сказать да, или нет, призыву Христа стать Его другом. Он уважает наш выбор, и никогда Сам не навязывается. Если, словом или своим делом, ты ответил Ему нет, Он отходит от тебя. Не нужно опасаться мести с Его стороны, Он не мы, Он не умеет мстить, Он умеет только любить. Можно ли другого палкой или страхом заставить любить себя? Нет, конечно. Если бы все было так просто, Бог ограничился бы собакой, но Он создал человека, со всеми вытекающими отсюда последствиями, как для Него, так и для нас. И, если Бог не посягает на нашу свободу, то имеем ли мы право посягать на духовную свободу других людей, даже если эти люди нам близки, и мы думаем, что желаем им только добра?

Не сотвори себе кумира

«Не сотвори себе кумира»… Когда-то в Москве, поступая в богословский институт, я писал вступительное сочинение на эту тему. И, кстати, заработал пятёрку. Правда, вместо сочинения у меня получилось что-то похожее на социологическое исследование, но, наверно, экзаменаторы этого от нас и добивались.

Начало девяностых — благодатное время для подобных исследований, изобилующее яркими и даже кричащими примерами человеческих трагедий. Время, когда каждый был оставлен всеми на произвол судьбы и выживал сам, как мог. Хаос из множества никому ненужных, невостребованных людей, всё ещё не оставляющих надежду, что кто-то непременно о них позаботится. Ведь совсем недавно мы жили по другим законам, и разум отказывался верить в реальность происходящего с нами. А кто-то, понимая, что спасение утопающих есть дело рук самих утопающих, переставал надеяться на «доброго дядю» и на свой страх и риск пускался в самостоятельное плавание.

Мы вспоминали это время в нашей трапезной воскресным летним днём после литургии. Лето в тот год было особо жарким, уже два месяца как не было дождей. Вокруг горели леса, и удушливый дым от тлеющих торфяников заволакивал Москву. Мой друг отец Виктор, в те дни, навещая нас, всякий раз с собой привозил пятилитровую канистру с сухим виноградным вином. Здорово оно нас тогда выручало.

Прячась в трапезной от всепроникающего запаха гари, мы сидели за столом, пили сухое, и слушали одного из наших клирошан: