Возлюби ближнего своего

Напоследок Керн расспросил доктора Беера, как найти больницу, и ушел. Больницу он разыскал довольно быстро и взглянул на часы. Было без четверти девять. Во втором окне справа света не было. Тем не менее Керн стал ждать. Никогда бы он не поверил, что пятнадцать минут могут тянуться так долго. Неожиданно в комнате Рут зажегся свет. Керн стал пристально всматриваться в красноватый четырехугольник. Когда-то он слышал о передаче мыслей на расстоянии и теперь попытался сосредоточиться, чтобы послать Рут свои пожелания. «Сделай так, чтобы она выздоровела, сделай так, чтобы она выздоровела!» – настойчиво думал он, не зная, собственно, кого он молит. Он глубоко вдыхал вечерний воздух, а потом медленно его выдыхал, вспомнив, что глубокие вдохи играют существенную роль в передаче мыслей. Так было сказано в одной из книг, которые он когда-то читал. Керн стиснул кулаки, встал на цыпочки, словно хотел подпрыгнуть, и продолжал шептать, устремив свой взор на яркий прямоугольник, светящийся в темноте. «Поправляйся скорее! Поправляйся! Я люблю тебя!»

Свет в окне погас, и он увидел тень.

«Она же должна лежать в постели», – подумал он, и тем не менее его обдало волной счастья. Она помахала ему рукой, и он отчаянно замахал в ответ. Потом он понял, что она его не может видеть. В отчаянии он огляделся, ища глазами фонарь или какой-нибудь другой источник света, чтобы встать рядом с ним, но не нашел ничего. И тут его осенило. Он выхватил из кармана коробок спичек, который получил утром к двум сигаретам, чиркнул и поднял спичку в руке.

Рут замахала ему в ответ. Он осторожно махнул ей рукой с горящей спичкой, потом зажег сразу несколько спичек и поднес их к лицу, чтобы огонек осветил его. Рут замахала еще интенсивнее. Керн сделал ей знак, означающий, что она должна лечь. Она покачала головой, и он понял, что для того, чтобы заставить ее лечь, он должен уйти. Он сделал несколько шагов, показывая, что уходит, и подбросил горящие спички высоко в воздух. Они упали на землю и погасли. Некоторое время свет в окне еще горел, а потом погас, и окно это показалось Керну темнее, чем другие.

– Поздравляю, Гольдбах! – сказал Штайнер. – Сегодня первый раз вы справились блестяще! Без единой ошибки, спокойно и обдуманно. Вы подали мне первоклассный знак, когда спичку спрятали в бюстгальтере, – а ведь это было действительно трудно.

Гольдбах посмотрел на него благодарными глазами.

– Откровенно говоря, я и сам точно не знаю, как это у меня вышло. Словно внезапно пришло просветление, после вчерашнего. Подождите немного, и я превращусь в хорошего медиума. Завтра начну подготавливать другие знаки.

Штайнер рассмеялся.

– Пойдемте лучше выпьем по рюмочке водки в честь этого радостного события!

Он достал бутылку «марилленгейста» и наполнил рюмки.

– Прозит, Гольдбах!

– Прозит!

Гольдбах поперхнулся и поставил рюмку на стол.

– Извините, – сказал он. – Я отвык… Если вы ничего не имеете против, я лучше пойду.

– Ну, конечно. Работа ведь наша уже закончена… А вы не хотите допить свою рюмку?

– Да, конечно!

Гольдбах послушно выпил.

Штайнер протянул ему руку.

– И не выдумывайте слишком много знаков. Иначе я запутаюсь в ваших хитростях и ничего не найду.

– Нет, нет.

Гольдбах быстро спускался по аллее, направляясь в сторону города. На душе у него было легко, ему казалось, что с плеч свалился страшный груз. Тем не менее это была легкость без радости. У него появилось такое чувство, будто кости его наполнены воздухом.

– Моя жена дома? – спросил он горничную у дверей пансиона.

– Нет… – Девушка рассмеялась.

– Почему вы смеетесь? – спросил он, неприятно удивленный.

– А почему бы мне и не посмеяться? Разве это запрещено?

Гольдбах посмотрел на нее каким-то отсутствующим взглядом.

– Я не это имел в виду, – пробормотал он. – Смейтесь себе на здоровье.

По узкому коридору он направился к своей комнате. Дойдя до комнаты жены, он остановился и прислушался, Ни звука. Гольдбах тщательно пригладил волосы и отряхнул костюм. Потом все-таки постучал в комнату жены. «Может быть, она все-таки уже вернулась, и горничная ее просто не заметила», – подумал он. Он постучал» еще раз. Никто не ответил. Гольдбах осторожно нажал на ручку и вошел в комнату. У ночного столика горел свет. Он уставился на него, словно шкипер на маяк. «Скоро вернется, – подумал он. – Иначе бы свет не горел…»

Но где-то в глубине своей души он уже знал, что она больше не вернется. Он чувствовал это в своем подсознании, но – подобно утопающему, хватающемуся за соломинку, – со страшным упорством держался бессмысленного: «Она должна вернуться, иначе бы свет не горел! Она должна…»

Потом ему бросилась в глаза необычная пустота в комнате. Перед зеркалом не было щеточек и баночек с кремом; дверца шкафа была приоткрыта, и в щели не было видно розовых и пастельных тонов ее одежды. Пасть шкафа, темная и покинутая, сонно глядела на него. В комнате остался лишь аромат – легкое дуновение жизни, но и тот был уже очень слаб; он лишь навевал воспоминания.