Возлюби ближнего своего

— Для меня это — все, — сказала Мария не улыбнувшись.

Они смотрели друг на друга и молчали. Слов почти не было. Они — рядом, и этого более чем достаточно. Они смотрели друг на друга, и ничего более для них не существовало. Один растворился в другом. Они вернулась друг к другу. В их жизни не осталось больше ни будущего, ни прошлого — только настоящее. Покой, тишина, мир.

В палату снова вошла сестра. Она поставила черточку на температурной кривой. Но они ее не заметили. Они смотрели друг на друга. Солнце начало клониться к горизонту. Его лучи медленно, словно не решаясь, сползли с чудесных горящих волос и соскользнули на подушку, потом неохотно отступили к стене и поползли по ней. А два человека продолжали смотреть друг на друга. Пришли сумерки на своих синих ногах, заполнив собой комнату, а они все смотрели друг на друга, до тех пор, пока из углов комнаты не выступили тени и не покрыли своими крыльями бледное лицо, единственное лицо.

Дверь открылась. Вместе с потоками света вошел врач, за ним — сестра.

— Вам пора уходить, — сказала сестра.

— Хорошо. — Штайнер поднялся и нагнулся над кроватью. — Завтра я снова приду, Мария.

Она лежала на кровати, словно наигравшийся до усталости и довольный ребенок, и на губах ее играла полумечтательная улыбка.

— Да, — сказала она, и он не понял, обращается ли она к нему или к его воображаемому образу. — Да, приходи…

В коридоре Штайнер дождался врача и спросил его, сколько ей осталось жить. Тот поднял глаза.

— В лучшем случае дня три-четыре. Странно, что она вообще до сих пор жива.

— Спасибо. — Штайнер медленно спустился вниз по лестнице. У выхода он остановился и внезапно увидел город. Он не заметил его, когда приехал, но теперь город лежал перед его глазами — отчетливый и реальный. Он увидел улицы и сразу же почувствовал опасность, невидимую, безмолвную опасность, которая подкарауливала его на каждом шагу, на каждом углу, в каждой подворотне, в каждом прохожем. Он знал, что мог сделать против нее очень немного. Этот белый каменный дом за его спиной был именно тем местом, где его могли схватить, словно зверя в джунглях, пришедшего на водопой. Понимал он и то, что ему где-то надо найти пристанище, чтобы иметь возможность прийти сюда снова. Врач сказал: три-четыре дня. Капля в море и в то же время целая вечность. Минуту он размышлял, не навестить ли ему одного из своих старых друзей, но потом отказался от этой мысли и решил остановиться в каком-нибудь из отелей среднего класса. В первый день это меньше всего бросится в глаза.

Керн сидел в одной из камер тюрьмы Санте вместе с австрийцем Леопольдом Бруком и вестфальцем Монке. Все трое клеили кульки.

— Ребята! — произнес Леопольд через какое-то время. — Я голоден! Страшно голоден! Я бы с удовольствием сожрал и клейстер, если бы за это не влетело.

— Потерпи десять минут, — ответил Керн. — Через десять минут принесут жратву, полагающуюся на ужин.

— Разве это поможет! После нее я как раз и почувствую настоящий голод.

— Леопольд надул кулек и ударил по нему ладонью. Кулек громко хлопнул. — Какое несчастье, что в такие проклятые времена у человека есть желудок. Когда я подумаю о мясе, пусть даже собачьем, я готов разнести всю эту каморку!

Монке поднял голову.

— А я чаще мечтаю о большом кровавом бифштексе, — сказал он. — О бифштексе с луком и жареным картофелем. И о холодном, как лед, пиве…

— Замолчи! — застонал Леопольд. — Давайте думать о чем-нибудь другом! Например, о цветах.

— Почему обязательно о цветах?

— Ты что, не понимаешь? Надо думать о чем-то красивом. Это отвлекает…

— Цветы меня не отвлекут.

— Однажды я видел клумбу с розами… — Леопольд судорожно пытался перевести свои мысли в другое русло. — Прошлым летом. Перед тюрьмой в Палланцо. В лучах предзакатного солнца, когда нас выпустили на свободу. Розы были красные-красные, как… как…

— Как сырой бифштекс, — помог Монке.

— А-а! Проклятие!

Загремели ключи.

— А вот и жратву несут, — сказал Монке.

Дверь открылась, но вместо кальфактора с едой на пороге появился надзиратель.

— Керн! — сказал он.

Тот встал.

— Пройдемте со мной! К вам пришли.

— Наверное, президент, — высказал предположение Леопольд.

— Возможно, Классман. У него ведь есть документы… И, возможно, он прихватил с собой что-нибудь из еды.

— Масла! — оживился Леопольд. — Большой кусок масла! Желтого, как подсолнечник!

Монке ухмыльнулся.

— Ты — настоящий лирик, Леопольд! Ты вспомнил даже о подсолнечниках.

Керн остановился на пороге, словно пораженный громом.

— Рут! — У него даже перехватило дыхание. — Как ты сюда попала? Тебя арестовали?

— Нет, нет, все в порядке, Людвиг!

Керн бросил взгляд на надзирателя, который безучастно сидел в уголке. Потом быстро подошел к Рут.

— Ради бога, уходи отсюда сию же минуту, Рут! — прошептал он по-немецки. — Ты сама не понимаешь, чем рискуешь! Они каждую минуту могут тебя арестовать, а это означает четыре недели тюрьмы, а при повторном аресте — полгода! Быстрее, быстрее уходи!

— Четыре недели? — Рут в испуге взглянула на него. — Ты просидишь здесь четыре недели?