Возлюбивший войну

– О Боу! – ответила моя сговорчивая Дэфни, – Как было бы чудесно, ведь правда?

Но я не почувствовал в ее словах особого восторга. Это было всего лишь милое дополнение к сказанному ранее, и она вынудила себя к нему.

Меня, однако, так увлекла приятная перспектива видеться с нею чуть ли не ежедневно, что я не обратил внимания (хотя и уловил), как вяло прозвучал ее ответ.

Мы спустились по реке на переполненном детьми пароходе; шумная возня ребятишек, их веселый гомон доставляли мне наслаждение. Я понял, что соскучился по детям, словно не видел их целую вечность, словно человечество вдруг перестало самовозобновляться.

7

В День независимости[32] мы совершили рейд на Нант, а пятого я поехал в Бертлек и снял комнату для Дэфни. Деревня находилась неподалеку от авиабазы, поэтому найти в ней комнату оказалось легче, чем в городе, в Мотфорд-сейдже; я присмотрел чистенькую маленькую комнату под самой крышей; в ней стояли кровать и комод, на дверях крохотного чулана висела занавеска канареечного цвета. Я письменно уведомил миссис Порлок, что комната ее сыновей мне больше не понадобится, и послал ей недельную квартплату сверх того, что с меня причиталось. Шестого Дэфни ушла с работы, а восьмого приехала в Бертлек с двумя большими чемоданами. Остальные вещи она оставила в Кембридже, в своей квартире, за которую мне предстояло теперь платить.

Всю вторую часть дня и вечер восьмого июля я провел с ней, в нашем новом убежище. С моей точки зрения, эти часы оказались не идеальными только в одном отношении: слишком быстро они пролетели.

Дэфни вовсе не жаждала (теперь-то я знаю) затворничества, но делала вид, что ничего другого и не хочет от жизни, потому что, по ее мнению, ничего другого не хочу я.

В тот день я, хотя и чувствовал себя самым счастливым из смертных, ощутил первые признаки кризиса, который мне предстояло пережить позже, в конце месяца. Они выражались в кратковременных приступах отвращения к жизни, к самому себе, к своим товарищам. Видимо, мне тоже угрожала дизентерия – быстротечное мерзкое заболевание с расстройством желудка и рвотой; в последние дни ею болели многие летчики, – наверно, из-за антисанитарии, царившей на наших кухнях, что давно уже беспокоило чистюлю Клинта Хеверстроу. Первым свалился наш желудочник Прайен; Мерроу заявил, что Прайен совершенно здоров, просто он известный трус и симулянт, но через шесть часов, к своему огорчению, свалился сам. Я рассказал Дэфни еще кое о чем, что выводило меня из равновесия.

Рейд на Нант оказался очень легким – настоящим «пикником в честь дня Четвертого июля», как выразился Мерроу, хотя со временем я убедился, что он просто-напросто бравировал. Базз настолько вошел в свою роль великого героя, что Четвертого июля у него явно кружилась голова от собственной славы, и он позволил себе снисходительно отнестись ко всяким там предполетным проверкам и осмотрам. «Да и для чего тогда экипаж?» – высокомерно заметил он, словно мы служили у него в лакеях. Из-за беззаботности Базза мне пришлось проявить излишнее рвение.

Я напомнил Брегнани о некоторых его обязанностях.

– Да, учитель, – ответил Брег.

Это меня задело. Учитель… Однако я попытался отделаться шуткой:

– Чуточку больше военной дисциплины, сержанты.

– Да, мэм, – ответил Фарр.

Это уже вполне можно было назвать ударом ниже пояса.

Я рассказал Дэфни еще одну историю. Пятого, когда Прайен заболел дизентерией, но еще не подозревал об этом, он разыскал меня и бесстрастно, своим спокойным, деловым тоном пожаловался, что буфетчик офицерского клуба Данк Фармер, сплетник и интриган, похвастался, будто скоро займет его место в экипаже «Тела», поскольку Мерроу не доверяет ему, Прайену. Несмотря на бесстрастный тон, чувствовалось, что Прайен едва сдерживает себя. «Моя старуха, – сказал он, – и слышать не хотела, чтобы я учился на летчика. Я было обрадовался, когда меня взяли в армию, но жена все равно стояла на своем, а иначе я тоже давно бы стал первым пилотом и не выслушивал от Мерроу всяике глупости. Первое время я боялся, но теперь не боюсь, вот только желудок подводит, будь он проклят! Экипаж у нас что надо, мне хотелось бы дослужить с нашими ребятами до конца, но нет сил терпеть оскорбления майора Мерроу».

Я ответил, что другого такого командира, как наш, днем с огнем не сыщешь, и Прайен неожиданно, с каким-то деревянным энтузиазмом, вдруг согласился и ушел, по-моему, успокоенным.