– Он сел на край кровати, поставил локти на колени и опустил голову на руки. По-моему, он был уже пьян. Я внимательно следила за ним. Он усиленно давал понять, что я должна с ним понянчиться. Скажу тебе, Боу, что такие герои сущие младенцы! Поразительно, до какой степени он раскис и разоткровенничался. «Не так уж я хорош, как они утверждают». «Почему меня обошли?» Мерроу продолжал твердить, что он вечный неудачник. Его исключили из колледжа. Плохо работал у этого… как его там… торговца зерном. Называл себя летчиком-бродягой. Неудачник, неудачник, неудачник… Рассказывал, что ему всегда хотелось иметь много денег, что «сумасшедшие» деньги – вранье, он просто-напросто скряга. Сказал, что его легко заставить потерять присутствие духа. Когда ему было лет двенадцать, он получил работу в небольшом, на несколько квартир, доме в Холенде – за пять долларов в неделю подметать лестницы и убирать мусор, но у одного жильца оказалась собака, доберман-пинчер; он ее боялся и стал пропускать дни уборки; однажды пришел домохозяин и в присутствии родителей Мерроу уволил его; отец орал, но мать, укладывая вечером спать, сказала, что ему не нужно приносить деньги в семью, ибо он приносит в дом счастье.
Мерроу, приносящий счастье!
«Ребята не любили меня. В Холенде находилось отделение ХАМЛ[36]
, располагавшее паршивым спортивным залом, библиотекой и комнатой с пианино; однажды после игры в баскетбол – мне в то время исполнилось лет тринадцать-четырнадцать – ребята всей бандой хотели избить меня. А я даже не состоял в команде; игра взбудоражила их, ребята стояли на площадке и хором выкрикивали мое имя, и мистер Бакхаут, секретарь нашего отделения ХАМЛ, продержал меня в своей конторе, пока все не успокоилось».Будучи, по его словам, тщедушным, с куриной грудью, он купил в магазине «Сиирс и Робак» эспандер – развивать плечи и руки. В школе он никогда не получал хороших отметок.
«Что-то заставляло всех ненавидеть меня».
Как сообщила Дэфни, Мерроу признался, что вся его воинственность – не что иное, как «хвастовство и блеф».
«Почему, по-твоему, Хеверстроу мой любимчик? Потому, что он офицер и слюнтяй. А человеку легко разыгрывать из себя важную персону, когда он имеет дело с ничтожествами».
Это напомнило ему, как однажды, когда он играл со своим дружком Чакки, на окраине города, на какой-то строительной площадке, произвели взрыв с помощью динамита; а Мерроу решил, что ударил гром с ясного неба, и с перепугу подумал, что это, должно быть, какое-то знамение свыше или предостережение, и убежал домой, к матери. На следующий день Чакки назвал его трусом.
«И вот с тех пор, – сказал Мерроу, – я боюсь самого страха».
По мнению Дэфни, Мерроу, рассказав ей эти анекдоты о самом себе, признался, что все его рассказы о многочисленных амурных победах – сплошная выдумка. «Я получаю удовольствие только от полетов».
Я хотел, чтобы Дэфни выразилась точнее.
– Кто же он все-таки? Что заставляет тебя так отзываться о нем?
– Я не эксперт.И сужу о нем всего лишь как женщина.
– Не забудь, я летаю с ним.
Дэфни на мгновение задумалась.
– Это человек, возлюбивший войну.
Я попытался решить, за что мог воевать Мерроу. Конечно, не за идеи, надежды, какие-то стремления. Я представил себе белый стандартный домик примерно 1925 года в Холенде, в Небраске. От нескольких вечнозеленых деревьев, посаженных некогда «для оживления пейзажа», а теперь почти совсем урывших его своими кронами, в гостиной и столовой темно даже днем. На веранде спит колли. Человек в черных брюках и белой рубашке с отстегнутым воротничком, со свисающими подтяжками и потухшей, наполовину выкуренной сигарой во рту медленно бродит взад и вперед за маломощной газонокосилкой, изрыгающей клубы сизого дыма. На веранду выходит женщина, почти совсем седая, с мешками под глазами и дряблой, обвисшей на щеках кожей; она хлопает дверью, и дряхлый пес с трудом поднимается на ноги.
– Мерроу же превосходный летчик, – сказал я, – и если он так влюблен в войну, почему же его все-таки обошли?
Дэфни нахмурилась.
– Возлюбившие войну…Мой Даггер и твой командир. Мерроу герой во всех отношениях, за исключением одного: он испытывает слишком уж большое удовлетворение или, как выразился сам Мерроу, «удовольствие», подчиняясь глубоко скрытому в нем инстинкту… ну, к уничтожению, что ли. – Дэфни явно испытывала затруднение. – Я хочу сказать… Глупо, Боу, что я вообще пытаюсь это анализировать; я женщина. Я просто чувствую… у них это связано со смертью, близко к ней. Когда ты задаешься вопросом, за что человек воюет, ты, наверное, сам себе отвечаешь: за жизнь. А Мерроу не хочет жизни, он хочет смерти. Не для себя – для всех остальных.