Возлюбленная тень (сборник)

Геннадий Васильевич не поленился встать за карандашом – зачеркнул во многоми поставил в известной мере. Минуту наслаждался подтекстом, но, сообразив всю бесполезность подобных правок, поменял в известнойна в значительной. Ясно было, что в значительной мереи во многомперекрываются до тавтологии. Задок карандаша был оснащен цилиндрическим ластиком, и Анциферов стер приписанное дочиста, заглянцевев по мере возможности бумажную ворсу.

Второй день он обедал-ужинал раньше обычного, отчего сейчас, к одиннадцати ночи, во рту точилась безвкусная едкость.

Завтра будэм кушать – а теперь будэм спать: соседская максима.

Отличный, кстати, парень. Вполне мог бы заниматься таким же делом на Западе – насколько мы вправе судить, как этим делом занимаются на Западе. Интересно, что действительно кого-то ловят, кто-то убегает, шастает с чужими документами. Арестовали бы рыл десятьпервых попавшихся и при помощи выколупывания глазиковубедили бы задержанных, что они и есть тот самый. И все подписали бы чистосердечное признание. Но ведь бьют же в отделениях смертным боем – чем попало, по чему попало. Еще как! Но, если я правильно понял, лупят обормотов, бродяг, а столь обеспеченный злодей удостаивается иного обращения: «Позвольте, дарагой, мы вам сапожок испанский обуем…»

За окном, выходящим в разомкнутый двор гостиницы, звонко ляснули – живое по живому. И поставили вопрос:

–  Х-х…и ты не была? А!? Х-х…и ты не была, с-сукотина?!

Доведенная до слез, страшная своею слабостью мужская обида грызла собственный хвост, вереща от боли.

–  Х-х…и ты не была, триблядина

?! Х…и ты не была?! А?! – и, срываясь с голоса, пинали обидчицу – затылком о водосточную трубу.

А в ответ пристанывало, оползало наземь от страсти, захлебывалось плотью:

– Я была, ептоюмать, чего ты, ептоюмать, я же была, ептоюмать…–  Х-х-х…и ты не была?! – не прощала, терзалась бессилием обида. – Х…и ты не была, курвятина?! – о, только б разлюбить, опростаться от неисходной, каменной мужской беременности. – Х…и ты не была, проподлянка, х…и ты не была?!

– Да я ж была,

ептоюмать, я была, ептоюмать…

Забравшись на стол – ступни его холодно приставали к покрытию, – Геннадий Васильевич пялился в форточку, выискивал шевеления в буроватой, слегка моросящей темноте.

Сам того не замечая, он подергивал предплечьями, будто бы тоже поучал обидчицу- триблядину; но в то же время и его затылок обморочно бубнил, когда с разгона вминали его, Анциферова, в пустотелую жесть, что ссыпалась изнутри окисленным сором.

Невидимая потасовка удалялась; она уже покидала гостиничный двор, канюча и требуя чистой правды.

Анциферов рухнул на постель, где вскорости обернулся сотрудником угро: неторопливою ужасающею разбежкою он возникал во дворе, без предупреждения стрелял в упор – самооборона – и вел спасенную к себе в номер.

…Так и только таким невероятным способом; им сейчас нужны люди с высшим; возможен какой-то спецкурс, не проблема, погнил и хватит, слушай – как у вас насчет положения с кадрами? к примеру, я – могу претендовать на работу в нормальном отделе? допустим также вечерний юрфак. Кто бы там не гунделпо поводу общеинтеллигентских принципов: значит, в газете работать – можно, в издательстве – нужно! – он уж спорил с полудесятком близких знакомцев, – а… – Геннадий Васильевич двинул губами, большие пальцы рук, зажатые в ладошах, распустились, посвободнели ключицы: это сон вбирал его в себя, осторожно занося побаливающею головою вперед.

– Идем! – просительно заорал некто рослый с широкими краснопупырчатыми щеками. – Давай, ладно? Кончай тянуть с клопа резину.

– Кричит, – сказал сосед Геннадию Васильевичу. – А на самом деле тихий пацан. Да?

Краснопупырчатый хмыкнул, условно замахнулся на соседа, который в свою очередь понарошку применил какой-то борцовский прием, отчего оба они хохоча повалились в изножье анциферовской постели.

– Самбист-самоучка, – тужился сосед, силясь подломить краснопупырчатого перехватом под локти. – Мы таких самбистов имели…

–  Водолазкуновую покурочишь, бес! – краснопупырчатый рывками торса стряхивал соседа на пол.

Состязание окончилось вничью, и борцы принялись перекидываться спичечными коробками; вскоре их содержимое вывалилось на одеяло Геннадия Васильевича.

– Вы его извините, он у нас немножко вась-вась, – сосед открыл шкаф, снял плечики с сорочкой. – Приходит, понимаешь, утром – драку затевает.

Вась-васьедва не привело к новому этапу борьбы, но сосед не отреагировал, укладывая немногочисленные свои предметы в сумку-котомку.

– Так что, – спросил Геннадий Васильевич. – Как идет?

– Кончил дело – гуляй смело.